— Через несколько минут, потому что наливала чай в термос для бабули, — в ответ на вопросительный взгляд полицейского пояснила Доротка. — Это я делала в кухне. Крёстная уходя пожелала чая. И я ей его отнесла.
— А что происходило наверху?
— Ничего особенного. Крёстная бабуля уже лежала в постели. Велела мне прикрыть окно, потому что сильно сквозило, несмотря на шторы.
— Вы закрыли окно или лишь прикрыли?
— Только прикрыла. Если бы я его совсем закрыла, она через минуту опять бы принялась стучать, чтобы открыть. Не знаю, почему она жаловалась на сквозняк, по-моему не сквозило.
Меланья внезапно подняла голову и раскрыла рот, будто что вспомнила, но ничего не сказала. Бежан заметил и запомнил эту мелочь.
— Долбанула! — информировал Мартинек.
— Что? — вздрогнул комиссар.
— Долбанула по полу молотком! — пояснил Мартинек. — Я вспомнил. Наверняка помню — один раз долбанула, я ещё удивился — почему только один раз, обычно она барабанила несколько раз.
— А когда это было?
— Когда я отправился в кухню за свежим чаем. Пани Сильвия тоже туда пришла, в кухню, значит, но не сразу, а немного спустя. Один раз долбанула и потом успокоилась.
Комиссар подумал — надо все эти мелкие происшествия расположить в хронологическом порядке и привязать их к Павлу Дронжкевичу, который посматривал на часы. А самого Дронжкевича хорошо бы допросить ещё до того, как он узнает о случившемся, если, разумеется, для него это станет неожиданностью. Кажется, его нет в Варшаве…
— Дайте мне номер телефона пана Дронжкевича, — обратился он к Меланье. — Можете дать или раздобыть по своим каналам?
— Могу, почему же не дать? — удивилась Меланья. — Восемь-четыре-семь-ноль-два-три-два. Рабочий тоже дать?
— А сотового у него нет?
— Есть, да я его так не помню, придётся заглянуть в записную книжку.
— Тогда попозже, если понадобится. Пани позволят мне позвонить?
Пани позволили, явно заинтересованные. Подойдя к телефону, Бежан настучал номер.
Запыхавшийся Павел Дронжкевич отозвался после третьего сигнала. Бежан представился по всем правилам — фамилия, имя, служебное звание, и приступил к делу.
— В пятницу вечером вы были у знакомых на улице Йодловой. Можете назвать точное время, когда вы туда пришли?
— Минутку, пан старший комиссар. Я буквально только что ввалился в дом, разрешите положить хотя бы вещи, а то неудобно их держать. В чем дело? Ох, минутку…
По ту сторону провода раздался грохот, слышно было, как Павел Дронжкевич в спешке собирает что-то с пола. Вот он опять взял телефонную трубку.
— Дело в том, чтобы я мог установить время, — официально ответил полицейский. — Вы мне очень поможете, если сумеете точно вспомнить. Тут у нас кое-какие неприятности, надо точно установить время и вся надежда на пана.
— Пожалуйста, отчего же, — несколько рассеянно отозвался Павел Дронжкевич, лихорадочно перебирая в памяти события того вечера и тщетно пытаясь припомнить, что же он нарушил. — Я все время смотрел на часы, потому что на девять мы с пани Меланьей были приглашены к знакомым, я специально заехал за ней без двадцати девять, но в их доме попал на очень милое семейное торжество и уже остался у них…
— Так вы действительно то и дело поглядывали на часы?
Павел Дронжкевич удивился — лично он ничего плохого в том, чтобы смотреть на собственные часы, не видел, это не является деянием утоловно наказуемым. И он охотно признался:
— Да, сначала я довольно часто посматривал, все думал, может, стоит поехать к знакомым, ничего, если немного опоздаем. Но в девять двадцать пять я окончательно отказался от этой мысли…
— Вы можете сказать, что за встреча и что за знакомые?
— Нечто вроде интервью или даже небольшой пресс-конференции с новым депутатом из Жолибожа. Ничего особенного, для меня интервью не столь уж важно, вполне мог обойтись и без него.
— А что было потом?
— Извините… когда?
— Ну, после того, как вы решились остаться на семейном приёме в доме пани Меланьи? Может, вы случайно заметили время, когда пани Паркер покинула общество и поднялась наверх?
— Заметил, конечно, как раз за минуту до того, как я принял решение. В девять двадцать.
— А как она дубасила, вы слышали?
— Видите ли… трудно было не слышать…
— Во сколько это произошло?
— Сразу же после того, как я махнул рукой на служебные обязанности и перестал смотреть на часы. В полдесятого, не позже. К сожалению, больше не смогу с такой точностью отмечать события, ибо перестал следить за временем. Знаю лишь, ушёл из гостей ещё до двенадцати, потому что в двенадцать я был уже дома.
— Чрезвычайно вам признателен, пан мне очень помог. Про…
— Нет, нет, минутку! Что случилось? Вы можете сказать? Там ведь что-то произошло?
— Произошло, но это пану объяснит пани Меланья. Не сейчас, немного позже. В данный момент пани Меланья беседует со мной. Позвонит вам, когда освободится.
Положив трубку, комиссар Бежан задумчиво оглядел сидящих за столом. Итак, в полдесятого усопшая ещё была жива. Её могла убить Доротка, но если Мартинек слышал, как она позже стукнула в потолок своим молотком… Когда это произошло?
Не потребовалось много времени, чтобы установить — стук послышался минут через десять-пятнадцать после того, как Доротка спустилась вниз. В порядке следственного эксперимента Мартинека опять заставили заварить чай и велели сделать это в точности так, как в ту роковую пятницу. Парень послушно собрал со стола часть стаканов на поднос, отнёс поднос в кухню, налил воды в чайник, включил и принялся споласкивать заварочный чайник, а Бежан с секундомером в руке следил за его действиями. И как-то сразу догадался, зачем Сильвия отправилась за парнем на кухню.
— Кто-нибудь ещё, кроме пана, слышал звук удара? — поинтересовался полицейский.
— Как видите, никто не признается, — ответила за всех Фелиция. — Но что-то в этом есть, ведь она не спрятала молоток, как это обычно делала. Он лежал на полу у её постели, я сразу его увидела, как только вошла в комнату. Так и бросился в глаза! Кто-то прикончил Ванду в тот момент, когда она как раз приноравливалась барабанить.
— Так обычно пани Ванда прятала молоток?
— И ещё как ловко! — вздохнула Доротка, смахивая слезинку. — Тётя Фелиция с самого начала велела мне отобрать у бабули молоток, уж очень она всех нас доводила своей долбёжкой, но мне ни разу не удалось, а я и сама хотела отобрать, ведь больше всего мне доставалось. И не получилось. То она сжимала его в руке, не могла же я силой его вырывать, то вообще неизвестно куда прятала. Я уж и представить не могла, куда именно, не под кровать — это точно, от двери сразу видно, лежит что под кроватью или нет. И ничего не лежало, то есть нет, старый чемодан лежал, но не такой большой, чтобы за ним не видать было молотка, ведь у молотка очень длинная ручка. А теперь-то я знаю, что она прятала молоток рядом с собой под одеяло, это я последний раз заметила.
И девушка опять смахнула с глаза слезинку.
Комиссар поднял руку:
— А теперь, внимание, очень важный момент: пусть каждый из вас скажет, где находился в момент того самого одиночного удара.
— Вот интересно, если я не имею понятия, когда этот удар раздался, как я могу знать, где находилась в данный момент, — с претензией вопросила Фелиция. — Но в принципе мы все сидели за столом, никто
