— Для исторического ежемесячника «Звонница».
— Кажется, попадался. Что ж, любопытно. И всё-таки не могу понять!
— Что же здесь непонятного?
— Да о чем вы хотите прозвонить? Это же погребальный звон! Для вас, русских… В чем аналогия? В том, что ныне вы в полном подчинении у Запада? Вновь — крах, катастрофа. Как при Батые? Нет, не понимаю! Ну повторите в стотысячный раз о храбрости княжеской дружины, о Евпатии Коловрате, о татаро-монгольской кровожадности. Но, между прочим, по понятиям того времени террор победителей был системой, принципом. Мир давали только сдавшимся. Этому принципу следовали и римляне, тоже желавшие повелевать Вселенной. А разве нынче не так? Только террор тех же американских победителей малозаметен. Но это для примитивных обывателей. Но вы-то посмотрите: армия развалена, промышленность разрушена. Ежегодно вымирает до полутора миллиона русских — жуткая демография! А держава, а Советский Союз? Ведь рухнул без всякого батыева нашествия! Или там гитлеровского! А отчего? Вы-то знаете? Я вам скажу — пусть и неприятно будет услышать: выродился русский народ! Да, за семьдесят лет интернационалисты-большевики выжгли сердца у русских. И, как вы не пытаетесь их возжечь, они не возгораются. Потому что нет больше пламенных русских сердец! Не способны больше русские держать шестую, а теперь уже седьмую, часть суши. Разве вы это оспорите?
Я молчал. Отвечать не хотелось. Решил: пусть отполыхают, прогорят головешки ордыбьевского костра — проще станет возражать.
— Вам нечего сказать? — возбужденно вопрошал он. — Надеюсь, вы согласитесь, что в нынешней России не только русские обеспокоены будущим? Не только они стремятся постичь то, что со страной происходит, а главное — вызов новой эпохи. Но русская нация в упадке. Между прочим, никогда величие нации не определялось количеством народонаселения, а всегда — силой духа! Так вот, ныне другие нации, другие народы, особенно мусульманские, готовы бросить клич — и тогда уж на просторах России начнет писаться совершенно иная история. Утверждаю: вера в Магомета сильнее веры в Христа!
Я молчал. Головешки ордыбьевского костра ещё не прогорели. Он метнул на меня настороженный, недобрый взгляд: нет, никак не мог усмирить себя.
— Причём здесь батыево нашествие? — возмущался он. — Гибель Рязани? Надо о будущем думать, а не о прошлом. Мы, мусульмане, не хотим жить под диктатом Америки. Или, по-другому, под игом объединенного Запада, этого «золотого миллиарда» человечества. Если Москва сдалась, а с нею и русские, то это не значит, что сдалась многонациональная Россия. Особенно та, которая зелёным поясом тянется вдоль Волги и далее — на юг и восток: до Индийского и Тихого океанов! Та Россия, которая уже не считает себя ни русской, ни православной.
Наверное, вам удивительно такое слышать? — полыхал он. — Однако не сомневаюсь, что вы знакомы с евразийством. Так знайте: теперь это наша теория. Почему? А потому, что первоосновой Российской империи была не Киевская Русь и, тем более, не Владимиро-Суздальская — их мы разгромили, унизили, раздавили, а ко всему прочему, ещё и переродили. Так вот, первоосновой была Великая Татария. Именно так именовалась в Европе величайшая во все времена империя Чингисхана. Вы, естественно, после того, что я слышал от вас, с этим не согласитесь?
— Я хотел бы до конца вас выслушать, — хмуро заметил я.
— Что ж, в заключение скажу: мы, мусульмане, созрели для новых побед. Войны следующего тысячелетия, начала его, будут межрелигиозные, межконтинентальные. О локальных конфликтах я не упоминаю. Участь России в планетарном смысле прискорбна. Вы знаете недавнее предсказание оптинского старца? Россия сожмётся до Московии эпохи Василия Тёмного. Вы сами определили — до скромной Республики Русь. Надеюсь, вы не воспринимаете такую футурологию как безумие?
— Ваши предсказания? Нет, я знаком с различными русофобскими теориями.
— И смиренно их принимаете?
— Совсем нет. Конечно, процесс планетарного переосмысления идёт во всём. И не случайно, что сейчас сохранилась одна сверхдержава. Думаю, она в недалеком будущем взорвётся изнутри. Сама по себе. Как это когда-то случилось с Золотой Ордой. Вполне вероятно, что в предрекаемом столкновении она будет побеждена Китаем.
— Вот, вот! — воскликнул Ордыбьев. — А Китай расползётся по всей Сибири до Ледовитого океана и тогда станет уязвимым.
— Но как бы вы, мусульмане, не были агрессивны, мир не окажется затянутым вашим зелёным поясом. Кроме того, Магомет не выше Христа! Утверждать подобное — абсурд! И дайте срок русским по- настоящему вернуться в православие.
— Вы всё-таки верите, что ещё воспрянете?
— Да, верю.
Мы подошли к Возвратной излучине и остановились, недовольные друг другом, возникшим непримиримым спором: никто ни в чём не желал уступать.
— И всё-таки, — заметил Ордыбьев жёстко, но удовлетворённо, — идейным противникам полезно вести подобные беседы.
Против бесспорного силлогизма я не возражал.
Возвратная излучина — так зовётся песчаная коса с огромными валунами, — отгораживает от окской стремнины тихую заводь. Во времена оные, в голицынские, англичанин Джон Возгрин превратил мелкую заводь в миниатюрный порт. Теперь высокий причал из тёсанных камней замшел, оброс волосяной тиной, а углубленное метра на три дно, тоже каменное, хранит прозрачную, спокойную воду. Ока несётся мимо, слегка завихряясь в конце излучины, где возвышается гора из мелких валунов — мышино-тёмных от вечных, ветреных брызг.
Легко было представить у швартовых чугунных столбов белокрылый парусник сиятельного князя и неказистый охранный бот с пушечкой на носу. Но в 90-е годы миниатюрный голицынский порт опустел. Летом, правда, здесь ещё бывали ватаги мальчишек, ныряя «головкой вниз» с причала, да ухватистые рыбаки на утренних и вечерних зорьках. Теперь же между поржавелыми швартовыми столбами вытянулась свежеструганная скамья, и Ордыбьев, едва заметным кивком головы, приказал Челубею, о существовании которого я и позабыл, присесть и ждать. Меня же увлёк на песчаную косу по замысловато петляющей тропе, выложенной чугунными плитами — тоже старинными, поржавелыми, к двум розовым гранитам с выдолбленными углублениями, в которые были вставлены теплые сидения.
Мы оказались как бы внизу, на уровне червонной ряби, и было крайне непривычно взглядывать на круто поднимающееся к ало-пепельным облакам Княжеское взгорье и на сухую, пустынную плоскость противоположного берега, ограниченную в дали ребристой чернотой леса, из-за которого сиятельно, мощно вырывалось нежно-золотистое свечение. Здесь ощущался леденящий холодок стремительного окского потока и невольно в мыслях возникали сравнения с быстро пролётным Временем, а необъятный купол небес причащал к Вечности.
— Присядем, — предложил Ордыбьев. — Каменные кресла, надеюсь, не ознобят нас. Через двадцать минут, — добавил в печальной задумчивости, — наступит мрак. Да, непроницаемый мрак. Правда, при яркой луне здесь призрачно. Поверьте, иногда кажется, что звезды опускаются на воду, и будто бы не отсветом, а самой сущностью. Предполагаю, — продолжал он в той же печальной тональности, но я почувствовал — обидчиво, — как вы меня воспринимаете. Мол, мафиози, разбогатевший на ограблении народа. А ведь это тот же отсвет, но не сущность. Поверьте, мной движут совершенно иные мотивы. Вот вы, наверняка, думаете: мол, графа ему, как Семёну, мало, в ханы рвётся. А я не рвусь, я им родился, и знал об этом с детства. Тогда ещё, когда за это могли не то что наказать, а ликвидировать.
— И кто же вам об этом поведал? Отец? Мать?
— Нет, дед. Отец у меня был очень советским. Мужественный человек, военный лётчик, истребитель… Вы знаете такую песенку, грустную, конечно?
Он тихо запел:
