Претендент на царство

вняли явной подсказке, а от второго необъяснимым — чудесным! — образом были избавлены.

… В общем, мы мчались, суетно торопясь в Москву, — сквозь мещерские затаившиеся леса, в полнейшем одиночестве, под давящим сизо-тучным небом, устремляясь на далёкий кровавый закат. Под Егорьевском обвалилась внезапно темень — мы попали в жуткую грозу, в кромешный потоп. Ураганные порывы ветра прямо-таки останавливали машину. Непрерывно грохотала непроглядная чернь, а в каких-то шагах от нас, как ломанные осколки солнца, вспыхивали молнии.

Взрывные вспышки громо-молний ярчайше освещали коридор шоссе, и мы с ужасом видели как слева и справа подкошено валятся громадные деревья, будто солдаты из оцепеневшего строя… Стихия бушевала зло и неутомимо, и вокруг происходило нечто мистически-жуткое, неподвластное человеку. Самую непередаваемую жуть мы испытали в тот краткий, оглушительный миг, когда по машине жёстко хлыстанули бледно-болотные ветви, упавшей почти на нас горькой осины…

Такого смертельного урагана мы никогда не переживали. И не страх, а именно жуть охватывала нас, пока мы вырывались из самой что ни на есть преисподней. Всюду мерещились гибнущие деревья, но само шоссе пугало не меньше: в извилистом коридоре-русле оно неслось на нас, словно взбесившаяся река…

Мы не останавливались и упрямо ползли вперёд — именно ползли, — и, самое удивительное, твёрдо знали, что только так можем спастись. Да, мы помнили о белом голубе, и верили, что он нас ведёт…

А затем, какое-то время спустя, дотла выгорел наш послевоенный пятистенок, из брёвен без подсочки, — из естественной смоляной сосны! — от вспыхнувшего неведомо с чего сенного сарая… И вновь он, белый голубь неотступно спасал нас, прежде всего меня, удерживая в Москве, чтобы не попасть в иную преисподнюю — в дымно-огненный смерч…

Жена часто повторяет: «Я свято верю, что тот небесный посланец был Ангелом. — И убеждённо добавляет: — Да, ангелом жизни, но не смерти!»

Что ж, с ней нельзя не согласиться.

II

Я убеждён, что мистическое и реальное в нашей жизни — при особых обстоятельствах — неразделимы. Реальное развитие событий я ожидал, и оно, безусловно, тревожило, но возникновение мистического предвидеть невозможно. А это, должен заметить, и есть наша непредсказуемая судьба…

У меня не было и нет сомнений в том, кому было выгодно моё исчезновение из Тульмы и, вообще, из Городецкого района. Как и в том, кто повелительно и небрежно бросил: «А, сжечь его!» Однако отсутствие сомнений ничего не доказывало.

При редких встречах в Москве с моими добрыми городецкими знакомыми я не люблю возвращаться к непоправимому, больше интересуюсь делами и событиями там, в незабвенной Мещере, и, безусловно, Ордыбьевым, его паучьим концерном «ОРД».

Что ж, олигарх по-прежнему процветает. Действует напористо и целеустремлённо. Недавно приобрёл приборный завод, продукция которого продаётся на европейских рынках. Он увеличил своё акционерное участие в других перспективных городецких предприятиях. Его водка «Суверен» стала знаменитой, завоевав медали на выставках, и ныне экспортируется в Словакию, Германию, другие европейские страны. А, кроме того, Мухаммед Арсанович — ныне основной подрядчик в реставрационных работах по возвращению Городцу Мещерскому исторического облика. Понятно, что особо он заботится о воссоздании в красоте и блеске Дворцовой мечети пятнадцатого века и сохранившихся текие[11] Шах-Али-хана и Авган-Мухаммед-султана. В общем, что ни возьми в городе и районе, имя Ордыбьева всюду на слуху.

Иногда мне названивает мой неугомонный приятель Вячеслав Счастливов. Длиннющих писем он больше не пишет, потому что может болтать по телефону неограниченно: Слава теперь, благодаря Ордыбьеву, главный редактор «Городецкого вестника». Его «Звонница» преобразована в журнал, правда, отныне это рекламно-развлекательное издание. Он прислал мне несколько номеров. Я бы определил их как детективно-похотливые, однако с довеском стишков и несмешных юморесок, но пока ещё с историческим разворотом. Однако очень навязчивым: о Касимовском царстве, о Московии времён Василия Тёмного, об опричнине — жуткой эпохе Малюты Скуратова при полуобезумевшем Иване Грозном. В общем, обо всём том, что в русской истории было мрачным, болезненным, отвращающим.

Что же, спонсор всё тот же — Ордыбьев! К сожалению, глашатая подвигов и побед тысячелетней Руси из рязанского поэта Счастливова не получилось.

III

Долгие телефонные разговоры с заматеревшим, но всё ещё легоньким Вячеславом Счастливовым для меня, как и прежде, остаются интересными: Славик ведь до всего любопытен! От него я узнал о зигзагах судьбы Базлыкова. Бывший майор и бывший антиквар чуть было не спился. Причина, безусловно, более, чем веская: в Рязани, в доме умалишённых, покончила с собой его жена…

Его восторженная, романтичная Оля… для которой — помните? — Александр Сергеевич Пушкин — да! да! — всегда оставался «и жив, и свят». Эта светлая, незащищённая душа… ранимая, нравственно угнетённая Ольга… так и не простившая надругательства — ни себе, ни нам…

Вытащила Базлыкова из отчаянного положения Лара Крыльцова. Как ближайшая подруга, она естественно восполняет Ольгу… Вот ведь как необыкновенно переплетаются судьбы! Ведь только Лара — и только с Базлыковым — сможет сохранить светлую память о подруге… да, и свою жизнь устроить…

Мне иногда вспоминается то, что я думал о Ларе, когда ещё не ведал, чем завершится надвигающаяся разборка с Ордыбьевым, оставаясь абсолютно одиноким в ветреном луговом просторе — ах, это незабывающееся вычурное сравнение: как мысль в мирозданье! Тогда отчего-то явилась моя первая возлюбленная и отчего-то я решил, что она, Наташа Жильцова, — из моего ребра… И именно тогда подумалось о Ларе, как о вероятном «втором ребре»…

Господи, как же всё удивительно в Твоём мире! Как необъяснимо! Лара-то, оказывается, не моё «второе ребро», а Базлыкова, — и ведь это вполне логично, вполне естественно…

Впрочем, ныне я не совсем так думаю. Прежде всего я понял, что не бывает «второго ребра», как и третьего, четвёртого… седьмого! Истинно только первое: в этом Божественный замысел! И потому истинная любовь — единственна в жизни! Да, любовь всегда единственна, неповторима, непреходяща… порой трагична, печальна… А всё остальное — страсти! Сильные, безумные, амбициозные, которые когда-то всё же утихают, кончаются… Но они постоянны в нашей жизни, как в небесах тающие, уплывающие облака, — лёгкий флирт, сентиментальный флёр… Вот это-то я испытывал к Ларе Крыльцовой в своём одиночестве…

Однако самое разумное — самое обыденное, самое привычное, самое бытовое — совместная семейная жизнь, чего, кстати, жаждала женщина бальзаковского возраста Лариса Григорьевна Крыльцова, бросившаяся спасать из пьяной тьмы Николая Базлыкова. Конечно, потому, что уже испытала подобную горькую беду (спившийся муж), и, понятно, ради осиротевших детей подруги, нуждающихся в присмотре и ласке. Но, если быть до конца откровенным, то и ради собственной обновлённой жизни, о которой втайне мечтала…

Нет, притча о «втором ребре» — не заповедь божественная, а та воля, которую дарует Господь каждому из нас: мол, живи, как знаешь, — по своему усмотрению…

Между прочим, я с тихой надеждой думаю о Ларе и о Николае. Для меня они остаются незабываемыми: душевно близкими и, в общем-то, нравственно чистыми. В своих одиноких раздумьях я лишь об одном беспокоюсь: как бы не открылась горькая правда о гибели Ольги, как бы побыстрее зарубцевалась болезненная рана. Жизнь ведь продолжается…

Ну вот, а теперь опять об Ордыбьеве: олигарх продолжает благоволить к Базлыкову. Думаю, не только по национальному признаку. Он ценит в нём энергию, организованность, и, конечно, верность данному слову. Но Базлыков всё же сломленный им человек: настоящие сила и мужество Николая Рустемовича остались в армии, там, где он умел вести за собой. А на гражданке он не выдержал испытаний… Конечно, он всё ещё пытается сохранять достоинство, держаться независимо, но ведь это очень непросто. Особенно с властным Ордыбьевым… Возможно, Лара сумеет стать ему опорой…

А пока олигарх остаётся подчёркнуто внимателен к штырю-антиквару, и даже