так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихрённые чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.
Телефон позвонил сам.
— Я говорю с Иоанной Хмелевской? — поинтересовался дамский голос.
— Да, с ней.
— Говорит Иоланта Хмелевская, — ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. — Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в чёрной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твёрдая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.
Тут у меня прорезался голос.
— Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?
— А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить — то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолёт. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.
И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолёт, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут — пройдёт немало времени, перехватила бы я эту чёртову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера её побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и её шлёпнуть, раз много знает.
В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолёт, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да ещё и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.
Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.
Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш… Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И велено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?
Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится. А мне теперь придётся ещё и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь ещё Либаш добавился.
Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и чёрная папка, вернее, чёрные корочки…
И тут эти чёрные корочки я неожиданно увидела в своём воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо её помню, старая чёрная пластиковая папка, от которой остался один переплёт, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все ещё оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, её, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок — черт ногу сломит…
Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обречённо подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.
Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.
— А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, — довольно беззлобно заметил капитан. — Если не возражаете, я через час приеду к вам.
Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошёл дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришёл раньше обещанного.
Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.
— Посылка для пани Хмелевской, — сказал он.
Я удивилась.
— Посылка? От кого?
— На почту пришла, я — доставка.
— А, ну если с почты…
Правда, никакой посылки я не ожидала, но это ещё ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув её под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.
Мне все-таки было интересно, что такое мне прислали на этот раз, но, когда я попыталась приподнять посылку, это оказалось мне не по силам. Весила она тонны две, не меньше, такие тяжести не для моей костяной ноги. Оставив посылку лежать на столике в прихожей, я поковыляла в комнату за ножницами. Под руку попались большие портновские, сойдут и такие, ходить по квартире в поисках маленьких было трудно. Я уже перерезала шнурок и клейкую ленту на обёрточной бумаге, когда в голову пришла страшная мысль — вдруг это бомба? Такая нетипичная тяжесть…
Нагнувшись, я приложила к пакету ухо — не тикает ли? Нет, не тикало. Значит, если и бомба, то не с часовым механизмом, не обязательно в панике покидать квартиру. Разворачивая обёрточную бумагу, я стала думать, что бы захватила с собой, если бы пришлось спешно спасаться. Самое ценное. Получается — книги, две тысячи книг, их мне все равно не вытащить, так что и беспокоиться не о чем.
Когда опять позвонили в дверь, я уже добралась до внутренностей посылки. Там оказалось что-то большое, в целлофане, обложенное со всех сторон пенопластом.
— Не уверена, что в моей квартире безопасно, — приветствовала я капитана, впуская его в прихожую. — Видите ли, мне только что доставили с почты какую-то посылку, я её распаковываю, вдруг взорвётся, как бы пан не пострадал.
— Так вы опасаетесь?… — взглянул капитан на замусоренный столик и большую картонную коробку. — Тогда будет лучше, если я ею займусь.
Моя прихожая уступала размерами площади Парадов, так что, открыв дверь и сделав два шага назад, я оказалась раньше капитана у столика с посылкой и, сказав: «Уже немного осталось, а что касается вас, то вы, пан капитан, очень вовремя пришли»… — успела-таки развернуть целлофановую упаковку.
Я хотела сказать, что капитан пришёл как раз вовремя, чтобы поднять эту тяжеленную посылку и перенести её наконец в комнату, да не докончила фразы, потому что на меня опять глянули мёртвые глаза Елены Выстраш.
Потрясение оказалось мощным. Будь эта холерная гипсовая голова белой, она бы не столь впечатляла, но, сволочи, они её раскрасили, довольно умело, и выглядела она, ну прямо как живая! То есть как мёртвая. То есть я хотела сказать… О Езус-Мария!
