принимает и читает свою гарвардскую речь[269]. В гарвардской речи Солженицын выступает против Америки (как острили, что в Московском университете он бы такую речь не произнес).
Речь в Гарвардском университете была воспринята как громовое и, главное, не привычное обличение Америки, причём, обличение недоумия американского общества. Обличение множественности равноправных идей, в которую вырождается, так называемое, свободомыслие, в результате чего общество начисто лишается серьёзности: все берут, что им больше понравится, а фактически страна (народ, общество) остаётся интеллектуально и духовно бесплодной. И, наконец, общество остаётся в состоянии инфантильности и, в сущности, бросается на идеологические побрякушки. Отсюда эта неизбывная власть моды над всем, что обобщённо называется “общественным мнением”.
Кстати говоря, отсюда и идейная и умственная несостоятельность, то есть, Америка живёт тем, что переманивает специалистов из других стран; и отсюда же низкий уровень образования (образования в Америке фактически нет, и она пытается перекупать специалистов, получивших образование достаточно серьёзное).
Речь продолжалась более двух часов, была тут же опубликована. Центральная печать, идеологические воротилы отнеслись к Солженицыну в прямом смысле сочувственно. Например, отклик телевидения: “Солженицын видит мир в категориях добра и зла, он верит в первородный грех, он прямой преемник проповеднической традиции Новой Англии. Место, где он выступал, было самым подходящим для такого выступления, потому что в Новой Англии призывы такого рода раздавались в течение трёхсот лет, правда, в последнее время не так уж часто”.
Другой телевизионный комментатор очень робко задал вопрос, – не слишком ли много мы ему спускаем? Вы бы не стали писать отчёт об американской жизни в Вермонте - смешно судить об американской жизни, не выходя за свои ворота.
Его тут же обрезали. Например, Солсбери – “у нас множество сельских философов и это в нашей традиции”. “Философ не обязательно вращается во всех тех кругах, о которых пишет, он может ошибаться в частностях, но быть правым в основном”.
Реакция газеты “Вашингтон Пост”: та пишет о том, что “взгляды Солженицына глубоко русские”. На это отвечают, что да, взгляды Солженицына не современны, они даже идут против современного течения, но они отнюдь не исключительно русские.
Дальше пытаются установить его преемство от следующих: Блаженный Августин, Фома Аквинат, Паскаль, Томас Мор и перечень заканчивается Гегелем.
Это, между прочим, говорит о том, что насколько народ, призванный всё-таки формировать идеологию, невежественен.
В том же “Вашингтон Посте” – “Мы, американцы, видим в Солженицыне великого писателя, защитника свободы и прав человека. Но мы не хотим видеть в нём мыслителя, философа, идеолога, который отвергает либерально-демократический строй и стремиться к христианскому авторитаризму”. (Такие порицания стоят многих похвал). “Зная, сколько преступлений совершено во имя той или иной единой истины, американцы предпочитают быть открытыми для соревнующихся между собой многочисленных истин”. “Солженицын выступает в духе забытой традиции апокалиптического пророка, как библейский пророк призывает всех преклониться перед Всевышним. Его гарвардская речь - не новое его открытие о Западе, он всегда так о нём думал. Его толкование природы и судьбы человека было бы вполне сродни пуританам, проповедовавшим в гарвардском дворе три века тому назад. Его мощные проницательные мировоззрения, величие и глубина его понимания зла, присущего человеческой природе, - всё это выявляет плоскость новоприобретённой религиозности Белого дома, которая противоречит святому Августину и всему кальвинистскому мировоззрению, провозглашает доктрину присущей человеку добродетели”.
Блаженный Августин вошел в историю Церкви как обличитель пелагианства. Ересь Пелагия, имевшая распространение на Западе, но не на Востоке (весь православный Восток присоединился к блаженному Августину), заключается в том, что человек именно по природной присущей ему добродетели и по добродетели, которая даётся христианским мировоззрением, может спастись сам своими силами и своей волей.
Церковное свидетельство блаженного Августина заключается в необходимости постоянного притока подаяния Божией благодати для борьбы с грехом. Даже имея благодать крещения и благодать Таинств, тем не менее, человеку всякий раз для борьбы с грехом, с неверными решениями, с уклонением от Божия пути нужно постоянно вопрошать и постоянно просить у Господа укрепления сил. И для особых избранников Господь подаёт (тоже выражение блаженного Августина) “непреодолимую благодать”, которая уже связана с умалением человеческой личной воли.
Точнее сказать, человек проявляет полноту воли и сознания (это свойство образа Божия), но за счет непреодолимой благодати его, так сказать, принятые свободные решения оказываются невыполнимыми, как раз за счет Самим Богом установленных преград. Поэтому человек как бы оказывается в таком коридоре, как вот “по суху пешешествовал Израиль” – человек оказывается вот в таком духовном коридоре и идёт по правильному пути просто потому, что ложные пути оказываются заложенными, то есть закрытыми лично для него.
Кальвин, искажая как раз учение блаженного Августина о непреодолимой благодати, строит свою, абсолютно ложную, доктрину о предъизбранности одних ко спасению, других к гибели.
“Фауст” Гёте, например, - это буквально литературный комментарий к теории Кальвина, потому что Фауст как бы у него спасается, несмотря ни на что и даже несмотря на свою личную волю, хотя Фауст находится в глубочайшем прельщении.
То есть, американские комментаторы путают блаженного Августина с Кальвином. Дальше пишут так: “Солженицын бросил вызов американскому самодовольству, гедонизму, посредственности массовой культуры, упадку самодисциплины и гражданского духа. Тут он стоит на одной почве с нашими пуританскими предками. К тому же его вера пронизана мистицизмом загробной жизни: с точки зрения русской религиозности земное счастье – ничто в сравнении с Божьим судом. Пуританская позиция была более эмпирична”.
Частные письма, которые получает Солженицын, превращаются в какой-то особый хор, почти как у Корнея Чуковского:
В частности, написано так, что “Вас нам Бог послал, спасите Америку, она того стоит”.
Когда мы говорили о Льве Толстом, то, цитируя Иоанна Шаховского, упоминали о том, что если бы Толстой был духовно здоров, то он бы сам отстранил от себя Черткова и наиболее активных толстовцев и, особенно, прекратил бы их “люцеферианское каждение”, потому что такое восхваление в глаза и духовно может быть только вредно и никогда не может быть справедливым.
Предстоит “глухое 20-летие”: 1978 года по 1998 год, когда вчерне решался вопрос о возвращении Солженицына. 1978 год – это ещё время Брежнева. После Брежнева ни один из возглавителей государства не поднимается до роли вождя, и все они, начиная с Брежнева, оказываются героями анекдотов.
Наконец, при Горбачеве, во вторую половину его царствования - в 1989 году, людям, некогда лишенным советского гражданства, оное гражданство возвращается, и в первую очередь - Солженицыну. В 1987 году освобождается из ссылки Андрей Сахаров; освобождаются из лагеря, так называемые, религиозные диссиденты, то есть, Якунин, Пореш и Огородников. Возвращается гражданство Мстиславу Ростроповичу, Виктору Некрасову.
Так или иначе, начиная с возвращения гражданства Солженицын имеет право вернуться назад – он этого не делает. Трудно вообще сказать, что он выжидает, но вероятно и то, что он не совсем себя
