совещания следующая пара нырнула в котел.
Работать начали в полночь. Потом в машинное отделение спустились кок и буфетчица с кастрюлей, чайником, посудой. Значит, наступило утро, время завтрака. К еде никто не прикоснулся. Все пришлось тащить снова вверх.
Потом Клава задремала и не заметила, как в котел забрался Зимин. Увидела его уже на полу. Сидит и, словно рыба, широко открытым ртом ловит воздух. Когда Клава сунулась было к нему с нашатырным спиртом, он возмущенно сказал, что все в порядке, и снова стал натягивать ватник.
Стрелки часов показывали двенадцать, когда стук в котле прекратился. Клава даже не сразу сообразила, что работа окончена.
— Ну и долго же вы, — сказала она и принялась собирать свое хозяйство, включая черные бинты, которые еще можно было отстирать: — Теперь по очереди идите ко мне на осмотр, а потом будете спать.
— Слушаюсь! — выжал стармех улыбку и, пошатываясь, двинулся к раструбу переговорной грубы. Подул в нее, тотчас по слышался голос капитана:
— Ну как, много еще?
— Как будто залатали.
— Спасибо, Николай. Могу просить разрешение на выход?
— Можешь, Михаил.
На палубе курились сугробы сухого, мелкого снега. Команда авралила — сгребала сугробы к бортам и проталкивала сквозь штормовые шпигаты. Аврал прервал тральщик. Семафором сообщил:
«Будем сниматься через час. Конвоирую до 68°35' Норд и 41°20' Ост. Далее следуйте самостоятельно».
Лишь теперь капитан назначил общее собрание экипажа с повесткой: «Задачи предстоящего рейса».
Собрались в красном уголке, куда с началом рейса матросы заходили в основном затем, чтобы почитать последние сводки с фронтов, которые радист вешал возле карты мира. Карта была мелкомасштабной, линия фронта на ней отмечалась приблизительно, но все равно был виден кружок «котла» в Сталинграде. Капитан встал возле карты, коснулся рукой восточной окраины страны, где был родной Владивосток.
— Вот сюда мы должны прийти, все время двигаясь на запад и на запад. Как видите, кругосветное путешествие. Это самый долгий и опасный путь из всех, какие только существуют сегодня на море. Я даже не знаю, как сказать точнее, по тылам ли врага мы будем идти или по линии фронта. Говорю прямо — мы будем идти в одиночку и все время рядом со смертью. От вашей воли, мужества и смелости будет зависеть, как пройдем мы этот путь. На этом пути погибло уже много наших судов. — Капитан уже был готов сказать: «Вот совсем недавно и «Лесов» пропал без вести», но сдержал себя. — Я верю, что мы пройдем, в Америке или в Англии, еще не знаю сам точно, заберем грузы, нужные для фронта, и вернемся домой. Это все, что я хотел сказать.
Прений не было.
В Баренцевом море обрушились ураганный ветер, пурга. Тральщик исчез. В конечной точке конвоирования его тоже не оказалось. Может быть, и шел где-то рядом, но видимость была нулевой. Так и не пришлось попрощаться с провожатым.
Капитан вел пароход вслепую: небо сжалось, скрыло в белой круговерти даже дым из трубы. Стекла рулевой рубки покрылись коркой льда. Палуба на крыльях мостика превратилась в каток. Наблюдателей пришлось привязывать к леерным стойкам, чтобы волна и качка не сбросили за борт.
На мостик поднялась судовой медик.
— Владимир Михайлович, я очень вас прошу, меняйте людей, что снаружи дежурят, как можно чаще, а то им холодно.
— Там ведь не кисейные барышни стоят, — буркнул капитан.
— Я серьезно говорю, — настаивала Клава. — При таком ветрище и морозе, если полную вахту стоять, организм переохладится даже у такого тюленя, как Машин. Организм может застыть так, что человек помрет, а вы и не заметите.
— Не преувеличиваешь?
— Ни капельки. Вам что, лазарет раньше времени открывать охота? — топнула она валенком.
— Нет, Клава, неохота. Подчиняюсь.
И хотя это резко сокращало матросам время сна, Веронд приказал удвоить вахту, подмену проводить каждый час.
А волны вовсю хозяйничали на судне: помяли фальшборт, разбили парадный трап. Раздался треск, вдребезги разлетелся спасательный плотик. На палубе намерзали тонны льда. Лед превратил кнехты в зеленоватые холмики. Отовсюду свисали огромные сосульки. Они с грохотом обрушивались, но скоро нарастали вновь. Пароход все грузнее переваливался с волны на волну.
Порой пурга ослабевала. Тогда наблюдатели вжимали бинокли в заиндевевшие брови, чтобы не прозевать в белой пене бурун от перископа. И снова налетал сбивающий с ног шквал. Все вокруг закрывала тьма, из которой валили хлопья снега.
Вахтенный помощник, взглянув на хронометр, сказал:
— А во Владивостоке уже сорок третий год пошел. Люди поздравили друг друга. Мои старики, наверное, спать легли. Хорошо им, тепло… А мы по какому времени встретим Новый год? По Гринвичу?
— По московскому, — отозвался капитан. Он совсем забыл, что это новогодняя ночь.
Впервые после выхода из Поноя спустился с мостика. В коридоре, едва освещенном синими лампами, было пустынно. В каютах машинной команды никого. Значит, стармех опять объявил аврал. Значит, он снова в своей преисподней возится возле гиблых котлов. Зато из каюты кочегаров доносилось какое-то постукивание. Чудом закрепившись в раскачивавшейся, словно маятник, каюте, кочегар Зиновий Лосинов… ладил подошву к ботинку. Капитан усмехнулся: «Этот даже в спасательной шлюпке будет шорничать».
— Которая пара, Зиновий?
— А я не считаю.
— Тебе на вахту скоро, поспал бы.
— А оно, когда руки заняты, спокойнее.
Каюта девушек оказалась пустой. Странно. Делать им в этот момент вроде бы нечего. Обнаружил их в столовой экипажа. Девушки прилаживали украшения к маленькой елочке.
В какой-то точке океана, примерно в шестистах милях от Исландии и в двухстах от Родины, все, кто мог, собрались в столовой. Танцевать в такую качку было невозможно. Серега Зимин на весу держал патефон, чтобы иголка не соскакивала с пластинки. Патефон пел про утомленное солнце, которое прощалось с небом.
Второго января, считая себя предположительно в точке 72°52' Норд и 41°42' Ост, Веронд вскрыл пакет, полученный в Архангельске. Предписывалось идти в Рейкьявик.
К концу дня ветер стал ослабевать. Ход увеличился до четырех узлов, больше выжать из машины не удавалось. Прошел небольшой снежный заряд, и открылись звезды. Это беспокоило, потому что «Ванцетти» вошел в район, который называли «горячим коридором». Звезды дали возможность определить место судна, впервые после выхода из Поноя. Когда штурман провел по линейке курс, оказалось, что конец карандашной линии почти упирается в Медвежий. Шторм отбросил «Ванцетти» на 25 миль севернее рекомендованного курса. Нужны были снова снег и метель, чтобы не заметили с острова. Но погода все улучшалась, а вдобавок ко всему началась полоса битого льда. Пришлось снизить и без того тихий ход, осторожно пробираться, расталкивая «блины». Ночь была безлунная, но небо вдруг стало светлеть и вдруг замерцало, засияло. Никогда еще не видели на «Ванцетти» такого роскошного северного сияния.
— Земля! — крикнул наблюдатель с правого крыла мостика.
Это был Медвежий. «Ванцетти» находился точно в центре круга, который очертил в Архангельске начальник пароходства, показывая примерный район гибели «Кузнеца Лесова». Белый лед. Силуэт парохода. Все это явно видно с острова. Веронд повернул судно на юг, прочь от Медвежьего. Пятого января в 0 часов 30 минут лед остался позади. Судно снова прибавило ход.
