– Что?.. Если бы вы сказали две тысячи, мы бы смогли начать разговор. Шутите?
– Какие тут шутки? Здесь нет ничего стоящего, старые то они старые, но я бумагами не занимаюсь. Все это никому не нужно. Двести злотых… Ну, триста!
Ханя забрала у него последнюю прочитанную бумажку, отнесла её в комнату, спрятала в ящик и вернулась на кухню:
– Пять тысяч, – сказала она холодно.
– Это не ко мне, – также холодно ответил Джон Капуста. – Я могу поговорить про триста злотых. Вам и столько никто не даст.
Ханя не снизошла до ответа. Она подозревала, что покупатель прав, тем не менее, продавать все за триста злотых не собиралась. Она молча упаковывала дары теплицы.
– Там больше ничего нет? – спросил Джон Капуста, все ещё рассеяно глядя в окно.
Подумав, Ханя призналась, что кое-что есть. Ещё один конверт, но в руки она его не даст, потому что печати легко сломать. Если он купит – даст, а на нет – и суда нет.
– Кто сказал нет? Я, может, и купил бы, но вы придумываете такие цены, что мороз по коже. Я посмотрю ещё раз, медленно и спокойно…
После полудня Джон Капуста поднял цену до пятисот злотых, а Ханя опустила до четырех тысяч. Операция выноса документов повторилась трижды. Джон Капуста изучал предмет торга необычайно скрупулёзно, он внимательно прочитывал бумажку за бумажкой и все время делал какие-то пометки. При этом он, как репей, прицепился к пяти сотням, и только постоянно напоминал, что без осмотра документа с печатями о заключении сделки не может быть и речи.
Окончательно решил дело Адам Дудек. Вечером, когда они остались одни, он представил жене свой план:
– Знаешь этот участок рядом с нами? Народный Совет имеет первоочередное право выкупа, – таинственно произнёс он, снимая ботинки. – Старик Марцинковский хочет его продать, а нам он нужен позарез! Мне придётся дать такую взятку, что не дай бог. Так я осторожно узнал – если у нас будут какие-то заслуги, отказать будет неудобно, и нам разрешат его купить. А заслуга как с неба свалилась!
– Какая заслуга? – засомневалась Ханя, так как Адам замолчал, уверенный, что все уже сказал.
– Как это какая? Дар музею. Это надо проделать с шумом, с разговорами, с освидетельствованиями, с чем только можно.
– Что касается шума – можешь не беспокоиться, наши дети уже раструбили по всему городу, что мы нашли бог знает какие сокровища и отдаём их в музей.
– Раструбили? – обрадовался Адам. – Золотые дети, да пошлёт им бог здоровья! Завтра же туда выберусь. Сундук тоже отдадим, чтобы не думали, будто мы скупимся.
Ханя аж зашипела. Сама по себе мысль мужа была неглупой. Возможность покупки участка возле их огорода стоила, конечно, больше, чем идиотские пятьсот злотых. Но сундук?.. Такой хороший железный сундук!…
В конце концов остановились на том, что вопрос ящика решится в музее. Если они не проявят интереса, Адам принесёт его обратно, а если они бросятся на него, выпустив когти, как ни жаль, придётся оставить. За прибыль с участка Ханя купит себе тысячу железных ящиков, а пока и говорить не о чем.
К обработке необходимого Адаму общественного мнения приложили руку не только дети, но и Сташек Бельский, которому было приятно думать, что он присутствовал при находке чего-то необычайно ценного. В течение часа бумаги из сундука постарели на несколько веков. В Народном Совете уже заранее знали, что Адам Дудек совершает незабвенный поступок, за который его придётся морально вознаградить…
В помещении реставратора музея в Ливе сидел официальный заместитель директора, искусствовед Михал Ольшевский. Учёбу он закончил год назад, и это была его первая должность. Ему было 25 лет, впереди была жизнь и большие надежды на будущее.
Сидел он в комнате реставратора, поскольку в кабинете директора сидел реставратор, de facto исполняющий административные обязанности. С той минуты, когда директор ушёл в двухлетний декретный отпуск, в музее произошло небольшое смещение функций. Реставратор, как многоопытный музейный работник, автоматически принял руководящие функции, а Михал занялся упорядочиванием и реставрацией всего, кроме живописи. Восстановлением живописи занимался настоящий реставратор, проявляющий необычайные таланты в этом направлении.
Михал сидел за столом, смотрел на облака в весеннем небе и представлял себе необыкновенные вещи. Мысленно перед ним являлись многочисленные произведения искусства красоты абсолютно уникальной. Всю свою жизнь он мечтал о работе среди забытых шедевров, о потрясающих открытиях, о поиске и оценке древностей, которые ещё не явились миру, о находке исторических памятников и разностороннем их представлении. Он мечтал о тесноте музейных залов, лоснящихся богатством эпох. Много лет он страдал от страшных мук, встречаясь с невниманием и пренебрежением к шедеврам, разбросанным по подвалам, сараям и чердакам не только жилых домов, но и музеев. В нем кипела кровь, замирало сердце, он стискивал зубы и всей душой желал изменить мир. Найти все, будь то великое произведение искусства или какая-то мелочь, подновить, почистить, ухаживать и показывать. Показывать кому ни попадя – детям и взрослым, иностранцам и соотечественникам, интеллектуалам и безграмотным – всем, без различия пола, возраста и положения. Информировать, рассказывать, будить любовь и уважение к истории искусства. Обысторичить, окультурить, охудожествить общество! Когтями выдирать памятники старины отовсюду, где они пропадают. Выкупить, выпросить и даже украсть! Создать музей, которому Лувр и в подмётки не годится!
Другими словами, он был абсолютным неизлечимым маньяком, идеалистом и энтузиастом своего дела.
Музей, в котором он работал, поразительно отличался от идеала. Он содержал всего три достойных экспоната. Причём, в основном это было оружие – самострелы от семнадцатого века и старше. Остальные предметы, по мнению Михала, были слишком молодыми и малохудожественными. Самыми древними в коллекции были алебарды, к которым он испытывал наибольшие симпатии. Давая выход чувствам, он в большой тайне и без свидетелей чистил их, полировал и даже точил, и всегда держал под рукой по крайней мере две из них.
В небе за окном показалась большая стая ворон и одновременно заурчал мотор приближающейся машины. Автомобиль являлся предметом противно современным, своим урчанием он спугнул с облаков
