— Работы невпроворот, вот всего и не упомнишь…
— Если бы так! Нет, Иван Семёнович, вы ничего не забыли. Просто на каком-то этапе своей работы вы утеряли способность жалеть людей. Я говорю о людях невинных, случайно связанных с «делами».
— Слушай, Дробов, — сказал раздражённо Гутырь, — не суди, о чём не знаешь. Жалость в нашей работе не помощник. Жалостью никого не образумишь. Люди должны бояться ответственности за свои преступные действия. Страх, он оказывает положительное воздействие, помогает профилактике, воспитывает…
— Вы убеждены, что воспитывает?
— Безусловно…
— История с вами не согласна, Иван Семёнович. Несколько веков назад во многих странах действовал свирепый закон: за любое воровство, за любую карманную кражу вору публично на площади отрубали кисть правой руки.
— Подходящая статья, — усмехнулся Гутырь. — При таком законе сто раз прикинешь, ни разу не украдёшь…
— Вы так думаете? А вот современники утверждают, что самое большое количество карманных краж происходило во время наказания воров. Пока зеваки таращили глаза на палача, на казнь, воры преспокойно залезали в их карманы.
— Надо же! — искренне удивился Гутырь.
— Можете вы объяснить этот факт с вашей точки зрения: «Чем строже, тем лучше»?
Как многие пожилые люди, Гутырь считал оскорбительным признаваться перед молодёжью в своих ошибках. В вопросе Дробова он усмотрел только желание подчеркнуть его малую осведомлённость в истории.
— Меня эти байки не интересуют, — бросил он сердито и направился к своему столу. — Не понимаю, к чему весь этот разговор?
— Это очень важный для меня разговор, Иван Семёнович. И для вас важный. Важный для всех, кто работает в органах… Вы помните сцену на кладбище в «Гамлете»?
— Не досмотрел. — Гутырь нервно провёл ладонью по шраму на скуле, точно хотел убедиться, на месте ли рубец. — Я этого «Гамлета» век буду помнить. Меня как раз вызвали из театра, когда началась эта сцена на кладбище. Я тогда в уголовном розыске работал. Вызвали на ликвидацию бандитской шайки. В ту ночь я и заработал этот шрам. Умная пуля попалась: могла бы в висок… Так-то вот…
— В этой сцене могильщик роет могилу для несчастной Офелии и поёт при этом весёлую, дурацкую песню. Почему? Думаете, он жестокий, бессердечный человек? Ничего подобного! Он может прослезиться, увидев птенчика с перебитым крылом, но смерть человека оставляет его равнодушным. Потому что его профессия — хоронить людей. Изо дня в день он видит мёртвых, слышит рыданья, стоны, он привык к ним, они его не трогают. Но это — могильщик. Он не призван облегчать страдания людей. А мы? Знаете, как я рассматриваю нашу работу, Иван Семёнович? Знаете, что я считаю главное в ней?
— Говори.
— Главное в нашей работе — делать людей счастливыми. Ради этого я отказался от аспирантуры и пошёл работать оперуполномоченным. Да, да, Иван Семёнович, счастливыми! Потому что, сажая в тюрьму негодяев, мы тем самым оберегаем нормальную жизнь, достоинство, покой наших людей, заботимся об их счастье! Но работа наша такая, что мы изо дня в день сталкиваемся с жуликами, валютчиками, спекулянтами, одним словом — с подонками. И уж так получается, что некоторые из нас становятся равнодушными к чужому горю. А нам такого права не дано, по должности не дано! Нельзя, Иван Семёнович, на нашей работе не любить людей, не думать об их счастье! Наша ненависть к мерзавцам и любовь к настоящему человеку — нераздельны. Чем сильнее мы будем любить людей, тем сильнее будет наша ненависть к тем, кто мешает людям быть счастливыми. Согласны вы с этим?
— Ну, ну, давай, давай…
— А всегда ли мы думаем о том, что у этих отщепенцев есть близкие люди, которые ни в чём не виноваты? Разве мы не должны стараться облегчить их горе?
— Идеалист ты, Дробов! — раздражённо сказал Гутырь. — Наша основная задача — оберегать советское общество от нарушителей закона. За это мы и отвечаем. За всё остальное с нас не взыщется. Понятно?.. — И он провёл крохотной расчёской по нависшим усам.
5. Что будет с Катей?
Возвращаясь из Русского музея, Катя встретила в сквере Дробова.
— Вы кого-нибудь ждёте? — Она протянула ему руку и улыбнулась широкой счастливой улыбкой. Ей хотелось, чтобы сегодня все улыбались.
— Дышу весенним воздухом и культурно отдыхаю. А вы, наверное, в сто первый раз смотрели своё искусство восемнадцатого века?
— Не угадали. Сегодня я ничего не смотрела.
— Что же вы делали?
— Поздравьте меня. Я буду работать в Русском музее. На меня уже послан запрос. Мне об этом сам директор сейчас сказал.
— Поздравляю вас! Вас поздравляют, а Олегу Владимировичу выражаю своё мужское сочувствие.
— Это почему же?
— Потому, что мужу всегда спокойнее, когда жена сидит дома. А в музее кругом разные гении… мастера кисти, ударники палитры и бородатые фидии…
— Васенька, вас надо гнать из комсомола! — Счастливая улыбка не сходила с лица Кати. — Вы мещанин и говорите пошлости.
— Факты не теряют своей убедительности, даже если они пошлы…
— Что вы этим хотите сказать?
— Напомнить, что супружеские измены в нашем обществе встречаются несколько чаще, чем белые киты в океане…
— Тем лучше! Значит, мы с Олегом — пара белых китов.
Снова Дробов почувствовал щемящую жалость к этой обманутой, доверчивой девочке. Что будет с Катей, когда она узнает хотя бы частицу правды о муже? Хотя бы то, что у него есть любовница… Дробов взял Катю под руку и заговорил подчёркнуто шутливым тоном, пытаясь придать разговору вид бессодержательной болтовни:
— А всё-таки, гражданочка, ответьте мировой общественности на такой научный вопрос: что бы вы сделали, узнав, что белый кит тоже изменяет своей океанской подруге?
— Что я сделаю, если Олег мне изменит? Так надо понимать ваш научно-фантастический вопрос?
— Допустим…
Катя неожиданно рассмеялась:
— У моего Олега всего только одно сердце, а для измены надо обладать минимум двумя или совсем не иметь сердца! Понятна вам такая диалектика, господин циник?
— Практика — критерий истины. А практика утверждает, что есть, представьте себе, мужчины, которые изменяют жёнам…
— Мне нет дела до этих мужчин!
— Ну, не сердитесь, — сказал примирительно Дробов. — Я же шучу. Впрочем, ещё Козьма Прутков предупреждал: «Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны…»
— Правильно! — сердито буркнула Катя. — Он имел в виду вас, когда сочинял сей афоризм.
За разговором они не заметили, как вышли на набережную у Летнего сада. По Неве шёл лёд. Большие белые льдины неторопливо плыли по широкому простору реки. На льдинах сидели чайки с таким видом, точно они решили не покидать их до конца своих птичьих дней.
— Удивительное место! — сказала Катя. — Здесь всегда красиво. Красиво весной, зимой, летом,
