Мартин меня поправил:
— Разве что подумают — спиртное. Тогда вскроют и наложат пошлину.
Но тут я его поправила:
— И то не всегда. Они верят тому, что написано. Написано, что пол-литра, они берут пошлину за пол- литра. А если в сопроводительной квитанции ты напишешь, что отправляешь «бобровку» вместо «зубровки», так и вовсе не будут открывать, потому как не поймут, и дойдёт без пошлины.
— А если все-таки догадаются, что бриллианты?
— Ну, это зависит от страны. В Скандинавии, например, даже если и обнаружат бриллианты, все равно доставят их тебе в целости и вручат с почтением, ни одного не украдут, там это не принято. А вот в слаборазвитых странах непременно свистнут — и поминай как звали.
— Берём пять, — сказал Павел. — На два больше.
— В таком случае переправлять контрабанду я буду только в Скандинавию, — решила Баська. — Вот интересно, как пройдёт у тебя пересылка знамени, скажи, ладно?
Игра в бридж закончилась для меня небольшим проигрышем. Знамя я свернула, засунула в тубус и отправила в Канаду, записав в таможенной декларации, что отправляю эскиз вышивки, благодаря чему удалось избежать визита в комитет и комиссию. Через три недели мне из Канады сообщили, что мой шедевр получен и в дороге не пострадал, о чем я с удовлетворением информировала Баську, которая наконец-то оставила в покое идею насчёт контрабанды бриллиантов и перестала переживать, что их честность пропадает зря.
Через несколько дней после отправки знамени мне неожиданно нанёс вечерний визит Мартин и уже с порога заявил, что пришёл по делу. Разговор он начал с вопроса:
— У тебя есть какой-нибудь иностранный каталог марок? Хороший каталог.
— Есть. Каталог Гиббонса. Большой, в нем марки всего мира.
— А ты дашь его посмотреть?
— Дам, но ненадолго. И не уверена, что ты в нем разберёшься, там не везде есть репродукции, а в основном только описания.
— На каком?
— На английском.
— Тогда разберусь. А цены есть?
— Есть, и даже самые актуальные.
— В какой валюте?
— В новых пенсах и фунтах. Устраивает тебя?
— Вполне.
— Послушай, у меня есть ещё и польский ценник иностранных марок, — добавила я, озадаченная его внезапным интересом к филателии. — Тоже актуальный. В нем марки европейских стран. Цены в польских злотых. Желаешь?
— Если ты не против…
Я была не против. Как уже говорилось, тогда я по уши погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, преследования ядерщиков отнимали у меня все силы, и заниматься марками не было времени. Согнувшись под тяжестью Гиббонса и польского ценника, Мартин отбыл восвояси. Был он в тот вечер какой-то странный, но я тогда не придала этому значения.
Через неделю он опять пришёл, приволок оба справочника, спросил, не найдётся ли у меня для него свободной минутки, узнал, что найдётся, закурил сигарету и молча уставился в окно. Я тоже молчала за компанию, ожидая, когда сам созреет.
— Как ты считаешь, есть в них хоть доля правды? — наконец произнёс он, с отвращением тыча пальцем в справочники. Меня несказанно удивила такая живая ненависть к невинным книгам.
— Есть. Больше того, в них правдиво все.
— И отсюда следует, что идиотская «Гвиана» действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов?
— Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за неё заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься её купить?
Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил:
— Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть.
В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождёшься, расскажет, когда сочтёт нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему ещё десять пенсов, чтобы меньше не хватало.
Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую.
— У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, — с усилием произнёс он. — Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь.
Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула.
— Так вот, — начал Мартин. — Есть один человек…
И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание:
— Точнее будет сказать — был. Его уже нет.
— Умер? — вежливо поинтересовалась я.
— Вроде того.
И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть:
— Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить?
Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрёк:
— Я с ним тесно связан.
— В каком смысле? Ты тоже должен умереть?
— Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть — лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки.
Я долго крепилась, но не выдержала:
— Дело житейское. С каждым может случиться.
— Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков!
— А что, — удивилась я, — разве они ещё живы?
Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил:
— Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились ещё раньше.
— Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь?
— Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь.
— Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю — уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно?
— Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки.
Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вёл оживлённую корреспонденцию, да ещё на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже…
— У него был дядя, — продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. — Дядя, ясное дело,
