жаловаться. Наоборот, принялся задавать неудобные вопросы. Так сказать, оказался в своей стихии. И хотя на некоторые из них я могла ответить со спокойной совестью, на всякий случай спохватилась — ах, ведь у меня нет времени! Да и в самом деле, оставила Зигмуся в кругу ни в чем не повинных сообщников, они, бедняги, уже не знают, как от него избавиться, а он ведь опасен для окружающих, одна я умею справляться с кузеном. Вот сейчас наверняка привязался к Болеку, вцепился в несчастного, именуя его Яцеком и соболезнуя… Нет, надо немедленно возвращаться к своим.
И, извинившись перед адвокатом Кочарко, я оставила его допивать бренди, а сама помчалась к майору.
Зигмуся вполне удовлетворило моё объяснение: грабитель (в лице адвоката Кочарко) и в самом деле намеревался очистить апартаменты Бертеля, но Зигмусь героически воспрепятствовал этому. Правда, пока роль упомянутого грабителя не до конца выяснена, но чрезвычайно, чрезвычайно подозрительная личность! Вот почему нам всем пришлось притвориться, что мы его не расшифровали, и отпустить. До поры до времени, пусть Зигмусь не сомневается! Вся наша расследовательская братия слушала с большим интересом мои объяснения, а я вдруг припомнила такое обстоятельство: года два назад не кто иной, как именно адвокат Кочарко, защищал в суде одного из самых невиновных членов русской мафии, из тех, что тогда на бегах перестреляли друг дружку. А наняла его ожоговская мафия. Так что о мафиях адвокат наверняка знал намного больше меня. С большим трудом мне удалось удержаться и не перескочить в разговоре на события тех лет, ипподром всегда притягивал меня, как магнит.
Я сочла своим долгом пожертвовать собой и лично увела Зигмуся из квартиры майора. Пришлось приложить немало усилий: я и заговорщицки подмигивала кузену, и строила ему гримасы, и на ногу наступала, и за локоток хватала. Наконец до Зигмуся дошло моё к нему благорасположение, и он в полном восторге схватил меня в объятия. Громовым шёпотом (нельзя же, чтобы остальные услышали) я прошипела в самое ухо дуралея, что нам немедленно надо обсудить его творческие задачи. Собственные проблемы заставили Зигмуся позабыть об общественных, он вскочил, схватил чемоданчик и принялся прощаться с присутствующими. С большим трудом оторвала я его от Болека. Парень, к счастью, не сумел скрыть обуревавших его чувств, и на лице его отчётливо отражалась мировая скорбь.
Выволокла Зигмуся на улицу и, отирая пот с лица, пояснила:
— Не стоило при всех обсуждать с паном Яцеком финансовые взаимоотношения. И сам же видел, в каком он настроении, ведь почти разорился. Во всех этих афёрах негодяи попытались свалить ответственность на Бо…
Спохватилась и прикусила язык, но Зигмусь понял меня по-своему.
— На пана Болеслава, понятно-понятно, — воскликнул он потрясённый. — Светлой памяти…
— Да, да, именно светлой. Яцек потерял почти все состояние, сам понимаешь, должен был спасать честь отца… А ты опять завёл разговор о совместном предприятии по изданию твоих произведений. Сам подумай, ну можно ли теперь поднимать этот вопрос? Прояви же деликатность!
Видимо, даже для Зигмуся на сегодня было достаточно сильных ощущений. Он сравнительно спокойно примирился с финансовым крахом Болека. Его личный триумф заглушал все остальные эмоции. Поддерживая такое настроение, я посоветовала ему немедленно увековечить в письменной форме свои геройства, для того, дескать, и увела его из компании, чтобы он мог наедине предаться творчеству. Зигмусь загорелся, наскоро обнял меня, чмокнул воздух у моего локотка и помчался к себе.
Вздохнув с облегчением, я приняла решение — теперь до конца своего пребывания в Крынице буду избегать встреч с кузеном. А пока не мешало бы и мне немного отдохнуть после событий этого дня.
И тут я увидела Яцека, поджидавшего меня в своей машине.
— Мы тут серьёзно побеседовали, Болек выдержит, — говорил Яцек, когда мы ехали в сторону моря. — По крайней мере хоть с этим покончено. Да и все остальное складывается неплохо, майор увидел свет в конце туннеля, но вы сами понимаете… Да и я не прочь лично заняться этими взяточниками, но не стану же я их стрелять!
— А жаль! Похоже, самый действенный метод борьбы. Впрочем, хватит о политике, она у меня уже носом выходит. Не для того же ты меня поджидал, чтобы опять окунуться в это дерьмо!
— Да, — подтвердил Яцек. — Не для того. Мы доехали до порта, и Яцек остановил машину. Начинало темнеть, и, хотя ветер унялся, людей было немного. Точнее, всего один человек. У моря на фоне более светлого неба чётко вырисовывалась фигура девушки, сидящей на вытащенной на берег лодке. Мажена.
Яцек не стал ходить вокруг да около, задал вопрос в лоб:
— Что вы о ней думаете.
Я тоже ответила не задумываясь:
— Отвечу откровенно. Не знаю, умеет ли Мажена готовить и как она относится, к примеру, к. , альпинизму. Мне неизвестны её пристрастия и антипатии, может, она не выносит того, что ты любишь, и наоборот, не говоря уже о том, что мне неизвестны и твои пристрастия и антипатии. Я не знаю, чего ты не выносишь…
— Застоя, — сообщил Яцек. — Расхлябанности и вранья.
— Вот уж чего ты не найдёшь в Мажене, так это застоя и расхлябанности, — уверенно заявила я. — Что же касается вранья, то думаю, в этом отношении девушка умнее меня. Уверена, вранья она тоже не любит, любит решать дела честно и открыто, но при этом не считает нужным непременно вываливать на стол абсолютно всю правду, даже вредную. Знаешь, правда иногда бывает излишней, пагубной. Я глупее Мажены и не умею себя сдерживать.
— На пани я бы женился. Меня чуть удар не хватил.
— Ты спятил!
— Нет. Я ведь знаю, как отец относился к вам. Это вы его не желали, а он без колебаний женился бы на вас.
— Перестань говорить глупости, — наставительно сказала я, — и подумай о себе. Вот если бы я собиралась жениться, наверняка выбрала бы её, а не себя. А коль скоро я так кошмарно нравлюсь тебе, можешь учесть тот факт, что с первой же минуты мы нашли с Маженой общий язык. Это тебе о чем-то говорит?
Искоса взглянув на меня, Яцек опять уставился на неподвижный силуэт на берегу моря. Мне показалось, от сердца у него немного отлегло, лицо прояснилось.
Он заговорил негромко, словно рассуждая сам с собой:
— Я и сам так думал, но сомнения оставались, ведь так легко ошибиться. Вот все это время я занимался отцовским делом, столько сил пошло, столько тут всего наворочено, совсем ум за разум зашёл, так что я не мог хладнокровно оценить свои чувства, мог и ошибиться в девушке… Ведь она — как.., как бальзам, а в создавшейся ситуации я бы на любой бальзам клюнул?
— Нет, — холодно ответила я. — Не на любой. Он опять взглянул на меня, на сей раз более внимательно, потом перевёл глаза на неё и кивнул.
— Девушка учится, — предостерегающе заметила я.
Яцек удивился.
— Ну и что? Ведь ей уже не придётся подрабатывать. И очень хорошо, что учится на экономическом, а если ещё выберет потом специальность маклера, то я и вовсе буду счастлив. Впрочем, если не выберет — тоже не беда. Вам не кажется, что вы как-то усиленно мне её сватаете?
Я только пожала плечами и покрутила пальцем у виска.
— Ну так я на ней женюсь. Думаю, отец бы похвалил меня.
Я на минуту отключилась от действительности, подумав о двух отцах, Болековом и Яцековом. Гавел… Научил сына работать, передал нелёгкое искусство думать, короче, снабдил оружием, столь необходимым в жизни. К тому же, передав чуть ли не рокфеллеровское состояние, с детства воспитал в сыне честность и порядочность. А второй сыном не занимался, и тот вырос совершенно неприспособленным к жизни придурком, а ведь мог многого достичь, обладая незаурядными талантами в области техники и спорта. Правда, в самый необходимый мальчишке момент отец стал для него вообще недоступен. И вот, надо же, первого я оттолкнула, а второго любила без памяти. А ещё смею кретинку называть кретинкой. Да она Эйнштейн по сравнению со мной!
Кажется, Яцек совсем позабыл обо мне. Не отрывая глаз от тёмного силуэта на светлом фоне неба, он
