– У моей матери Дороты была бабка, – запинаясь начала она. – Это и есть моя прабабка Матильда…
В двух словах всего не расскажешь, но Юстина попыталась. Не очень понятно получилось, даже Феля позволила себе перебить хозяйку:
– Сели бы лучше за стол да не торопясь обо всем поговорили. А я бы еще рюмочки поставила, ведь если клада не обмыть, он в прах рассыплется.
И опять все с Фелей согласились. Раскуроченный портрет со своей золотой окантовкой остался лежать на полу. Неторопливо попивая красное вино и закусывая солеными палочками, семейство внимательно слушало рассказ Юстины о перипетиях предков. Дойдя до скупой пани Кренглевской, Юстина уже не стала так сокращать свое повествование, а рассказала немного подробнее о том, каким образом Кренглево досталось прабабке Матильде. И все равно получилось очень сжато.
– А что, у Матильдиного брата и его скупой жены детей не было? Почему все досталось Матильде? – допытывалась Идалька, во всем любившая точность и порядок.
– Были дети, вернее, один сын, сумасшедший. Он после ранения в голову спятил. Так он тоже умер. Простудился и умер. Но это было уже потом.
– А что было до этого? – укоризненно поинтересовался Болеслав, тоже любивший точность и пунктуальность. – Почему ты рассказываешь как-то с конца?
– А ну, помолчите! – гневно прикрикнула на них Юстина. – С этой историей я знакомилась двадцать пять лет, не всегда последовательно. Пожалуйста, по желанию присутствующих могу тоже двадцать пять лет рассказывать!
Угроза подействовала, Юстину перестали перебивать, и она смогла беспрепятственно проинформировать родных, откуда в рамах портретов предков оказались золотые монеты. В мемуарных записях об этом нигде не было прямо сказано, но все наталкивало на мысль – прабабка Матильда после обретения Кренглева в собственность отыскала накопления своей скупой невестки, а та все деньги очень умно превращала в царские золотые пятирублевки, и уже сама Матильда умело припрятала эти полуимпериалы в рамах портретов предков. Ага, возможно, часть золотых монет истратила на покупку для мужа породистой лошадки, но остальные скрыла. Теперь видно где. Вот почему столь настоятельно упоминала в своем завещании эти портреты.
Произнося слова 'теперь видно где', Юстина ткнула в портреты на полу и замолчала. Вроде бы теперь объяснила как следует.
– Надеюсь, дядя Людвик о кладе ничего не знал? – сухо поинтересовался щепетильный Болеслав.
– Ничего! – успокоила его жена. – И вообще никто ничего об этих монетах не знал.
Феля, внимательно слушавшая рассказ, облокотись о буфет, перекрестилась и, набожно глядя вверх, промолвила:
– Просто чудо, что в войну не пропало.
Болеслав не успокаивался.
– А тетя Гортензия после смерти Людвика отдала тебе эти портреты в соответствии с его пожеланием? Ты полагаешь, все в порядке? Ведь у них же есть сын…
Юстина задумалась. Она хорошо знала своего мужа, скорее умрет, чем притронется к чужим деньгам. Она и сама не собиралась обкрадывать родственников, однако из завещания прабабки следовало, что Блендово достается ей, дневник тоже… а вот портреты оставлены сыну Томашу, от него перешли Людвику, а тот хотел, чтобы их взяла она, Юстина.
– Не знаю, – честно призналась она. – Дядя Людвик отдал мне. Может, по закону они должны принадлежать Дареку, его сыну?
Ну что пани несет! – обрушилась на нее Феля. – Панича Дарека ничего не волновало, когда поехал в дальние края, бросив своих стариков на произвол судьбы! Геня мне все рассказала! Когда последний раз при жизни пана Людвика приезжали, так ихний сын неизвестно по-каковски болтал! А как опосля смерти родителей приехал, так дом пан Дарек продал за бесценок, даже не спросил, может, кому из родичей жить негде! И вещи разбазарил, половину просто на свалку вышвырнули. Да будь там в ту пору эти картины, беспременно их тоже на свалку бы выбросили! Дарек! Дарек совсем иностранцем заделался! А такого наследства не положено отрывать от польских корней!
Все молча слушали Фелю и, по-видимому, соглашались с ней. Все, кроме Болеслава.
– Да пусть Стефанек хоть по-китайски бы говорил, закон остается законом, – сухо, но твердо заявил он. – Я полагаю, даже если тебе и передали фамильные реликвии, вложения в них, так сказать, Людвик завещал бы сыну.
Прозвенел звонок входной двери, Феля пошла открывать.
– А разве подарок не остается подарком при любых условиях? – осторожно поинтересовалась Идалия. – Всякий подарок при ближайшем рассмотрении может оказаться не совсем таким, каким представлялся. Вот, скажем, ты, папочка, отдал кому-то свое старое пальто и в кармане вдруг обнаружили портмоне с… бешеными деньгами. Ты бы потребовал свое пальто обратно?
– Пальто наверняка бы не потребовал. Но давай не будем философствовать. Мы же не рассматриваем вопрос о возвращении картин.
– Нет, ты скажи, что бы сделал с портмоне?
Болек затруднился с ответом. Его выручило появление сестры Амелии. Уже извещенная Фелей о сенсации, она влетела в гостиную и застыла на пороге, уставившись на золотые россыпи на полу.
– Это же надо! Можно и мне глоток вина?
Чтобы понять происхождение клада, Амельке
хватило двух слов пояснения. Она накинулась на монеты, одну даже попробовала на зуб, потом тоже уселась за стол и приняла участие в дискуссии.
– Глупости ты говоришь! – бесцеремонно оборвала она возражения брата, не смущаясь тем, что
