Присутствовавший при вскрытии престарелый Томаш, старший сын завещательницы, с трудом удержал дочь и сноху от немедленного чтения дневника. Пришлось сурово напомнить любопытным бабам, что читать его автор дозволила лишь самой старшей правнучке, и никому больше. В данный момент правнучка моталась где-то между Бьяррицем и Монте-Карло, и следовало дождаться ее возвращения.
Томаш же позаботился о сохранности дневника, упрятав его в своем личном сейфе. Жил он в собственном доме на краю хутора Служевец, где в наши дни крупнейший в Польше ипподром. Уже в ту пору его начинали строить, но тогда еще это была и не Варшава вовсе, а от строящихся конюшен и беговых дорожек дом Томаша отгораживали дорога и довольно изрядная роща. Впрочем, Томаша лошади не интересовали, ими с увлечением занимался его сын Людвик, оставляя без внимания коров и прочую скотину, а также луга и пашни в доставшемся ему богатом поместье. Томаш с пониманием относился к страсти сына и не вмешивался в его дела. На жизнь хватало даже и без доходов из глуховского поместья, деньги поступали от международной компании по торговле древесиной в виде неплохих процентов.
Юстина же с головой погрузилась в новые, дотоле незнакомые ей ощущения. До сих пор вся жизнь ее проходила в тени легкомысленной и несчастной Хелены, и с раннего детства Юстина инстинктивно пыталась противопоставить себя старшей сестре. Хелена вся отдавалась развлечениям Юстина всерьез занялась искусством и культурой, презирая игры и забавы. Хелена была глупа и ленива – значит, Юстине приходилось проявлять рассудительность и трудолюбие, ставшие ее второй натурой. Хелена всегда любила наряжаться, предпочитая фривольные и вызывающие одеяния, – Юстина, в силу долга и вопреки собственным вкусам, выбрала спортивный стиль. И только теперь, когда Хелены уже на свете не было, а сама она вышла замуж, могла наконец дать волю натуре, позволить себе расслабиться и беззаботно отдаться радостям супружеской жизни. Ее молодой муж Болеслав, юноша из хорошей семьи, вежливый и сдержанный, вдруг потерял голову от любви к молоденькой супруге, сдувал пыль с ее ножек и незамедлительно выполнял всякое ее желание. В такой обстановке Юстина расцвела, похорошела и твердо решила до последней капли испить сладкую медовую чашу, отодвинув на потом все заботы и дела.
Медовый месяц не мог длиться вечно, Болеслав занимал высокое положение в железнодорожном министерстве, долг призывал его вернуться, более трех месяцев отсутствовать никак не мог. С тяжким вздохом Юстина сама ему об этом напомнила – все-таки ответственной она была натурой, и пришлось собственными руками положить конец волшебной сказке.
Вернулись, и не успела еще Юстина отдать все визиты, как встревожило ее самочувствие. Тошнота по утрам и головокружения говорили сами за себя, что ж, того и следовало ожидать. Юстина даже порадовалась, что будет ребенок, но неприятности со здоровьем не стали от того меньше, отнимая все силы. Их хватило лишь на то, чтобы убедиться – о прабабкином дневнике позаботился дедушка Томаш.
И тут дедушка Томаш преставился, а через месяц после его смерти на свет появился Павлик. А сразу за этим разразилась вторая мировая война.
Первая мировая не нанесла особого ущерба славному роду. Ну вполовину беднее стали, зато крыша над головой осталась. Вторая же с лихвой восполнила этот недосмотр истории.
В год смерти Матильды ее потомство состояло из четырех детей, десяти внуков и семерых правнуков. После окончания второй мировой войны личный состав семьи значительно уменьшился.
На фамильном сборище, состоявшемся в уцелевшем, хотя и вполовину разрушенном доме Томаша на Служевце, присутствовало всего восемь прямых потомков Матильды и Матеуша: их младшая дочь Зофья, их внуки Барбара, Людвик, Дорота и Ядвига, двое правнуков – сын Людвика, четырнадцатилетний Дарек, и Юстина, дочь Дороты, – и, наконец, один праправнук, сын Юстины, шестилетний Павлик. Остальные были мужьями и женами прямых потомков: муж Зофьи Марьян, жена Людвика Гортензия, муж Дороты и отец Юстины, бывший директор банка Тадеуш, муж Юстины Болеслав и его пятнадцатилетняя сестра Амелия, после смерти родителей еще до войны свалившаяся на шею Болеславу и Юстине. Итак, в сумме тринадцать человек.
Подсчитав присутствующих, Гортензия впала в панику. Тринадцать за столом, чертова дюжина, не к добру это… С трудом удержалась она от бестактных причитаний, все равно не помогут, а куда ж бедолагам деваться, у многих и крыши над головой нет, вся Варшава – сплошные развалины. Господа надо благодарить, что хоть у нее есть возможность приютить родичей и сообща решить, как жить дальше.
Не вызывало сомнения, что дом, в котором они собрались, принадлежал Людвику, наследнику Томаша, последний и в завещании так написал, а дочери Барбаре оставил имение в Пляцувке, теперь совершенно разоренное. Ясное дело, глуховское поместье тоже досталось сыну, хотя это уже не имело никакого значения. Народная власть землю отдала крестьянам, а в барском доме устроила дом отдыха для трудящихся. Точно так же утрачены были владения Зофьи и ее мужа под Вышковом и блендовские угодья.
Уцелел, однако, Косьмин с его двадцатью тремя га земель, в настоящее время совместное достояние Дороты и Ядвиги. О многочисленных варшавских доходных домах нечего было и вспоминать, все они превратились в груды развалин.
Большая часть прежних доходов тоже оказалась утраченной. Приказала долго жить торговля древесиной, основательно поддерживавшая Людвика, канули в Лету доходы от земель, сдаваемых в аренду, пропали накопления в банках и ценные бумаги. Пожалуй, судьба милостивее всех обошлась с Барбарой. Дом на улице Мадалинского почти не пострадал ни от восстания, ни от бомбежек, правда, теперь он перестал быть ее собственностью, но это Барбару даже радовало.
– Будь он моим, сейчас пришлось бы целиком его штукатурить, – удовлетворенно рассуждала Барбара. – А поскольку стал государственным, так пусть государство и возится. Главное, у меня в нем квартира осталась.
Кроме этой пятикомнатной квартиры, в которой Барбара приютила каких-то двух посторонних, совсем ветхих старушек, у нее еще сохранилась развалюха в Пляцувке и очень неплохие деньги в швейцарских акциях, оставленные покойным мужем. Этот покойный Барбарин муж оказался единственным в роду разумным и предусмотрительным человеком, превратив все свое состояние в ценные бумаги и поместив их в швейцарском банке. После его смерти Барбара просто из лени не стала переводить их в польский банк. Свои заграничные доходы она тщательно скрывала от посторонних, рассказывая, что просто кто-то там, за границей, понемногу возвращает ей еще довоенный долг.
Итак, на семейном совете прежде всего стали обсуждать самый насущный, жилищный вопрос. Без крыши над головой оказались Дорота с Тадеушем, Зофья с Марьяном и Юстина с Болеславом, Павликом и Амелькой. Ни секунды не раздумывая, Барбара предложила им поселиться у нее. Ну, не всем…
– Юстинка с Болеком и детьми будет жить у меня, – не терпящим возражений тоном заявила она. – А Доротка с Тадеушем здесь останутся, у Людвика, в моей квартире все не поместимся. Теперешние власти такие безобразия чинят, Бога не боятся, к порядочным людям всякую голытьбу подселяют, лучше уж пусть своя родня живет. Вас четверо, нас с Марцелиной двое – более чем достаточно для четырех комнат. Официально считается, что у меня две комнаты старушками заняты, а они, если честно, в одной живут, так
