то есть поддавалась материнской истерии. С ума можно сойти! Как правило, опоздания происходили по самым естественным причинам. Отец, например, ведь работал, и после работы ему ещё много надо было чего сделать для дома и для семьи, ездил он на городском транспорте, и уже этих трех причин вполне достаточно было для того, чтобы оправдать незначительное опоздание. Моя мать не работала, для семьи ничего не делала за пределами дома, никогда не ездила на городском транспорте в часы пик, и её не удавалось убедить в том, что не опаздывать в таких условиях просто невозможно.
В то же время мать обладала редким обаянием и многими достоинствами. Я изо всех сил хотела сделать её счастливой, но удалось мне это лишь через сорок три года, один-единственный раз в жизни, когда в день её именин я принесла ей паспорт с канадской визой. До того мои попытки организовать выезд матери в Канаду на несколько месяцев кончались неудачей. А все прочие потуги осчастливить мать не приводили к успеху. Во всех моих достижениях она вечно находила недостатки. Разумеется, не все так плохо обстояло с характером матери, просто в памяти глубже отпечатываются тёмные и неприятные стороны, доставившие мне в жизни столько горя.
Мать всегда заявляла, что вышла замуж лишь для того, чтобы сбежать из дому, от своей матери. Она уже не могла больше выносить бабушку. Вот и я стала подумывать, не поступить ли и мне так же, и вскоре мысль о выходе замуж и бегстве из родительского дома стала моей мечтой. В те чрезвычайно сложные времена и при своём несовершеннолетии я не смогла её осуществить.
Самокритично признаю, что кретинкой я была исключительной, истеричность оказалась закодированной в моем характере и усугублялась переходным возрастом. Я восставала против всех и вся, мне не нравился весь свет и я сама себе тоже. И если бы не суровая действительность, заставляющая держать себя в рамках, сдерживать и свою, и материнскую истеричность, не знаю, чем бы все кончилось. И наверное, при всей моей щенячьей глупости проскальзывала во мне искра самосохранения и хватало ума обуздывать идиотские порывы. Но спасало меня, прежде всего, присущее мне всегда чувство юмора, благодарение Господу!
Воспитывать меня пыталась Люпина, без милосердия искореняя во мне дурные, по её представлению, свойства характера. Боюсь, она в этом немного переусердствовала.
Чтобы искоренить во мне, например, самомнение, она высмеивала мою внешность и прибегала при этом прямо-таки к варварским методам. Говорила:
— Будь у меня такое лицо, я бы на нем только сидела, а не показывала людям. Гляди сама, ведь остаётся лишь приделать ручку — и получится вылитая сковорода! А двигается она как, двигается! Будто деревянная!
Я и без того не считала себя красавицей, тем не менее такая беспощадная критика в переходном возрасте могла развить в девочке комплексы на всю жизнь. Тереса тоже воспитывала меня, хотя и не столь настырно. А бабушка в основном старалась развить во мне работоспособность.
— Да перестань же копаться! — шпыняла она меня. — Работа должна делаться мигом, раз-два, всегда есть дело, не успеешь покончить с одним, как тебя уже поджидает следующее. Господи Иисусе!
Мать не мешала им меня воспитывать, кажется, вообще не замечала этих педагогических приёмов, она донимала меня другим. Мрачными предсказаниями. Она обожала огорчения, неприятности и не могла жить без них.
Ага, относительно мрачных предсказаний. Непонятно почему Люцина из года в год пророчила мне трудности с обучением в школе. В начале каждого учебного года она мрачно изрекала:
— До сих пор у тебя все шло гладко, но вот в этом году ты узнаешь, почём фунт лиха!
И я в панике ожидала предстоящих ужасов, стараясь на всякий случай учиться ещё лучше и, сама того не желая, становясь отличницей. Если Люцина своими страшными пророчествами стремилась именно к такому допингу, надо признать, её метод полностью себя оправдал.
Все родственники дружно пытались искоренить во мне эгоистичность, которой во мне не было, и я им не удивляюсь. Единственный ребёнок в большой семье просто не мог не вырасти эгоистом. Но они как-то упустили из виду многие существенные обстоятельства. Войну, например, а потом трудности послевоенного периода, капризную и неприспособленную к жизни мою мать и пр. Как бы там ни было, упорное повторение на протяжении многих лет «Учти, ты не пуп земли» оказало на меня своё воздействие, и эгоизм, даже если и собирался расцвести во мне, так и не расцвёл.
С детства пыталась я выработать в себе благородство характера и много сил приложила к этому. Честно и самокритично записывала я в тетрадь отрицательные черты характера, которые бы мне хотелось исправить, и очень жалею, что эта тетрадь не сохранилась.
Мать имела привычку рано укладываться в постель и, лёжа, читать книги, разгадывать кроссворды или раскладывать пасьянсы и при этом пить чай или есть что-нибудь вкусненькое. И не было случая, чтобы она заранее припасла все необходимое. Нет, она сначала укладывалась, а потом мы с отцом метались по квартире, принося ей то карты, то стакан чаю, то лимончик, то книжку, то доску. На замечание, что ведь могла бы сама все это припасти, смертельно обижалась. Думаю, вынося все это, я тоже воспитывала в себе положительные стороны характера и искореняла эгоцентризм.
Мать не была бездельницей. Домашнее хозяйство было на ней целиком. Она готовила прекрасно, обстирывала нас, шила платья себе, Люпине и мне, очень хорошо вышивала. Стирка… Большая стирка была форменным катаклизмом, вся квартира была потом завешена сохнущими простынями и прочим бельём. Мать всегда устраивала именины и другие праздники не только нам, но и всей родне. Но при этом соблюдалось одно условие: из дому она не выходила, все, что необходимо было для этого сделать вне дома, делали другие.
( Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях…)
Хотелось бы ещё немного повспоминать о школе и учителях. Самой гениальной и самой ужасной была учительница истории, уже упомянутая мною Гизелла Гебертова. Сразу признаюсь, именно её вывела я в образе учительницы в
Учениц Гизелла доводила до сумасшествия, мы панически боялись её. И в то же время всем классом издавали единодушный стон, когда раздавался звонок, означавший окончание её урока. Как она рассказывала! Слушать её мы могли целыми часами. А то обстоятельство, что не все из нас отлично знали историю, объясняется лишь нашим паническим страхом перед ней. А страх она могла наводить! Хуже всего, что она требовала отвечать ей правильным польским языком, безжалостно исправляя наши неправильные словечки, а главное, пытаясь искоренить в нас словечко-паразит «wiкc».
Несчастная жертва, вызванная Гизеллой отвечать, вставала и начинала:
— Значит…
— Неправильно начинать фразу со слова «значит», — перебивала её ужасная Гизелла. — Отвечай правильно.
Несчастная молчала, собиралась с духом и начинала:
— Значит…
— Нет, начни снова.
Ученица изо всех сил пыталась ответить правильно и отчаянно бросала:
— Значит…
— Послушай, если уж ты не можешь обойтись без этого «значит», произнеси его про себя, а вслух начинай фразу с ответа.
Жертва пыталась сообразить, как бы это сделать, лицо её прояснялось, мы поняли — сообразила! И радостно произносила:
— Значит…
И ещё одна ужасная привычка была у нашей Гизеллы. Когда ученица не могла ответить, учительница холодно советовала:
— Спроси у кого-нибудь из подруг.
Надо было видеть отчаянный взгляд несчастной, всполошенно скользящий по лицам одноклассниц. Кого избрать жертвой? Редко когда ей посылался ответный сигнал: «Знаю, спроси меня». Чаще всего в ответ посылался такой же молящий взгляд: «Только не меня!» В конце концов избиралась или врагиня или та негодяйка, которая в подобной ситуации избирала вызванную отвечать.
Вот так как-то Янка подложила мне свинью. По истории у меня была пятёрка, я всегда любила этот
