как снег, он бросился домой за вещами. Странное дело, кроме жуткой паники, я больше не испытывала никаких неприятных ощущений. У меня ничего не болело, но пани доктор приказала мне сегодня же родить, а она не может ошибаться, значит, приближается страшная минута. Ничего не поделаешь, приходилось подчиняться.
Мне велели прогуливаться по больничному коридору. Ходить, ходить! Больничный коридор был длинный-предлинный, и я послушно шагала по нему туда и обратно, но все как-то без видимых результатов. Мне принесли обед. Подкрепившись, я опять принялась ходить. И весь персонал интересовался, очень ли мне больно. А мне ну ни капельки не было больно, и отсутствие боли теперь пугало меня больше, чем сама боль. Я уже всей душой желала, чтобы она наконец появилась. И снова сочувственные расспросы. «У пани очень сильные боли?» Какие боли, откуда боли, нет у меня никаких болей, Езус-Мария, что же теперь будет?!
Пришла пани Стефания со шприцем в руке и сделала мне укол для стимулирования родового процесса. Потом ещё и ещё. Восемь уколов — внутримышечных! — сделала она мне, причём, когда я со страхом ожидала укол, она уже опять держала в руке шприц — пустой. Дошло до того, что каждый последующий укол я стала ожидать с интересом, надеясь почувствовать самый момент укола, но тщетно. Восемь раз вбивала она мне в задницу свой шприц и хоть бы хны! Так и не удалось мне подстеречь пани Стефанию.
Вернулся муж с вещами, дома напугав мою мать до смерти, и уже остался со мной. За компанию и для поддержания моего духа принялся ходить со мной. Тысячу раз промаршировали мы с ним по этому чёртову коридору, а я только и слышала: «Ну как, появились боли?» В ответ я уже только скрежетала зубами. Обессиленный муж робко предлагал присесть хоть на минутку, передохнуть, он больше не может, ведь сколько километров отмахали. Как это присесть? Исключено! И речи быть не может! Велели ходить, вот и будем ходить, пока не появятся эти холерные боли!
Только к вечеру я ощутила в себе что-то эдакое, немного неприятное, и испытала неимоверное облегчение. Ну, наконец! Пани доктор к тому времени уже отправилась домой, велев известить её в случае необходимости и оставив мне в утешение пани Стефанию. Муж тоже остался. Сжав зубы, он самоотверженно ходил вместе со мной, поддерживая меня под руку. Раз пробудившись, долгожданные боли оживились и постепенно усиливались, но какие же это были пустяки! Я на момент останавливалась, скрючившись пережидала и опять неслась по коридору. Инициативу взяла на себя пани Стефания.
— Ты на стол! А ты марш за пани доктор! Муж вылетел из клиники, срывая дверь с петель, а мной занялись пани Стефания с пани Станиславой. Сияя от радости, они водрузили меня на родовой стол.
Мужу повезло, такси он поймал на площади Спасителя, почти у самой клиники. Должно быть, проявил инициативу, потому что доставил пани доктор через десять минут. Несчастная уже спала. Накинув на себя первое, что попалось под руку, она силой была извлечена из дому и предстала передо мной весьма растрёпанной, в чёрном вечернем платье и с жемчугами на шее. Потом мне рассказали, что жемчуга настоящие и она всегда спит в жемчужном ожерелье.
Энергичная докторша с ходу взялась за дело. Акустически мои роды звучали примерно так:
— И сумка моя пропала, представьте себе, — оживлённо рассказывала пани доктор пани Стефании. — Я страшно огорчилась, ведь самая любимая… Дышать глубже! Подбородок опустить!… А тут пропала. Знаете, та, с серебряной монограммой, я уж вся испереживалась… Подбородок, подбородок держать!… И представляете, оказалось, она завалилась за стул. Ещё немного, ну же!… И лежала себе там спокойно, её и не видно было. Как я обрадовалась, найдя сумку, вы не представляете, думала, пропала… Совсем немного осталось! Да нет, сумочка небольшая, в форме такого чёрного конверта, в углу серебряная монограмма, довоенная ещё… Как эта женщина красиво рожает!.. Я к ней уже привыкла, и вдруг пропала, я себя не помнила от огорчения. И неожиданно сумка находится, такое счастье, уж я обрадовалась… Подбородок держать, дышать глубже!.. Все мои с ног сбились, все искали, она маленькая, из чёрной замши, в углу серебряная монограмма… Ну, ещё немного постарайся!.. Я уже примирилась с мыслью, что сумка потерялась, ведь сколько времени все искали её, а тут пожалуйста, валяется себе спокойненько за стулом… Ну вот и все!
Сумочка пани доктор Войно до сих пор стоит у меня перед глазами, хотя я её в жизни не видела. В ожидании страшного момента, когда от боли глаза у меня вылезут из орбит и вся я стану одним комком невыносимой муки, я послушно старалась выполнять все указания докторши, огрызаясь лишь время от времени, что не могу всего делать сразу. Так и не дождавшись жутких кошмаров, я дождалась мощного вопля моего новорождённого ребёнка. Это от его, а не от моего вопля забренчали стекла в окнах!
— Мальчик! — вскричала пани доктор.
Рассказывали, что в этот момент муж, подслушивающий под дверями, от невыразимого облегчения потерял сознание. Тяжело ему достались мои роды… Я же была очень разочарована: где все ожидаемые ужасы, где невыносимые муки?
Доктор Войно громко выражала своё восхищение. Ребёнок уродился в четыре килограмма с лишним, роженица же — настоящая жемчужина. И вообще, принимать такие роды — одно удовольствие. Правда, головка у младенца великовата, что пивной котёл, пришлось кое-где меня разрезать, ну это пустяки, сейчас все аккуратненько посшивают…
Меня это уже не волновало. Главное, я родила, слава Господу. Трудно описать облегчение, которое я испытала. Произошло это в двадцать минут первого, двадцати минут моих энергичных усилий хватило на всю процедуру. Остаток ночи муж провёл со мной. Сидя в ногах моей постели, он держал меня за пятки, ибо полагалось какое-то время держать ноги согнутыми в коленях, а сами по себе они разъезжались.
Повторяю, родовые муки муж претерпел сполна, они не закончились с моментом родов. Лежала я, ясное дело, в отдельной палате, ребёнок в кроватке находился рядом с моей постелью, мужу досталась больничная кушетка, где он и провёл все девять дней моего пребывания в роддоме, по мере сил помогая мне.
Придя в себя после родов, я осознала, что произвела на свет человеческое существо, и испытала такую тяжесть свалившейся на меня за это существо ответственности, что волосы встали дыбом. Подумать только, ведь пройдёт не менее двадцати лет, пока оно вырастет! Муж подошёл к проблеме более практично. Не вдаваясь в философские вопросы, он занялся неотложными делами и с первого же дня научился пеленать младенца, что было просто счастьем, ибо у Станислава руки всегда были тёплые. У меня же с детства, видимо от неправильного кровообращения, руки вечно были холодными, от прикосновения такой ледышки с младенцем мог родимчик приключиться. Впоследствии, естественно, я сама пеленала сына, и перед этим мне приходилось долго разогревать руки, то прикладывая их к горячей печке, то опуская в горячую воду.
Нельзя сказать, что, ухаживая за мной и ребёнком, муж проводил ночи без сна. Нет, на этой самой больничной кушетке он засыпал мёртвым сном, совершению не реагируя на ор младенца, мои стоны и предметы, которые я швыряла в него, пытаясь добудиться. Чувствовала я себя по-прежнему прекрасно, но пани доктор запретила мне не только вставать, но даже и садиться в постели, вот я и лежала колодой, так что мужнина помощь была необходима.
Муж всегда отличался крепким сном. Ещё будучи женихом, он признался мне, что в семье никто не брался его будить утром, тяжкий это был и неблагодарный труд. Как его ни тормошили, он лишь отбрыкивался да ругался, продолжая крепко спать. А я-то наивно представляла, что, когда мы поженимся, буду будить его по утрам нежным поцелуем. Нежным поцелуем, ха, ха! Разбудить поцелуем, надо же такое придумать! Да укуси я его до крови, он и то не проснётся. Я это сразу поняла, как только мы поженились. Ведь по вечерам он лишь на минутку присаживался на диван, как тут же засыпал беспробудным сном. Я не могла этого допустить, поскольку в раскладывающемся на ночь диване была спрятана днём постель, поэтому, заметив, что он направляется к дивану, кидалась к нему и, защищая диван собственным телом, кричала:
— Только через мой труп! Вон, на стул садись!
— Да я только на минутку присяду, ну что ты! — уговаривал меня муж и пытался с фланга подобраться к заветному дивану.
И если я не проявляла должной бдительности, добудиться его потом не было никакой возможности.
Через девять дней я выписалась из клиники, просидела дома два дня, а на третий отправилась на занятия. И с этого дня стала регулярно посещать лекции, а впоследствии хвасталась, что в декрете пробыла меньше двух недель.
