историй. Да и то сказать: долгое время я была единственным ребёнком, их внимание было безраздельно отдано мне, я была их игрушкой и развлечением, о ком же ещё рассказывать? Тем более что характер мой проявился довольно рано.
Своего первого посещения зоопарка я не помню, мне о нем рассказали. Мы с тёткой обошли всех животных, пришли домой, и кто-то поинтересовался:
— И что же ты видела в зоопарке? Расскажи. Я хорошенько подумала и ответила:
— Пиявки.
Наверняка в возрасте двух лет я не пыталась остроумничать, сказала правду. Наверняка пиявки действительно были в зоопарке, хотя позже что-то никогда не попадались мне на глаза.
Дух противоречия родился вместе со мною. Моя мать часто с грустью вспоминала о тех дипломатических ухищрениях, к которым ей приходилось прибегать, имея дело со строптивой дочерью. Отправляясь со мной гулять, она стала направляться в сторону, противоположную той, куда следовало. Ребёнок не подвёл ни разу. На улице тут же поднимался рёв, ребёнок требовал остановить коляску, вылезал из неё и энергично топал в обратную сторону.
— Я не спорила с Дзидзей, — меланхолично рассказывала мать. — Очень хорошо, мне нужно было как раз в ту сторону, я разворачивала коляску и шла следом за ней. И обе были довольны.
Сказки мне обычно рассказывал дедушка. Как-то раз я пристала к нему с обычной просьбой, а дедушке то ли спать хотелось, то ли просто устал, но он что-то перепутал в сказке, которую я, разумеется, давно знала наизусть. Это возмутило меня, и я укоризненно заметила:
— Дедуля, ты что, с ёлки сорвался или через мост перепрыгнул?
Дедушка тут же проснулся, а я так и не знаю, откуда у меня взялось это выражение, сама выдумала или от кого-то услышала. Во всяком случае мой иронический вопрос «С ёлки или через мост?» прочно прижился у нас в семье.
А дальше начинаются уже мои собственные воспоминания. Вот я в нашей новой квартире, качаюсь на качелях. Качели повесили на крюках, вбитых во фрамугу двери между спальней и так называемой столовой, я потихоньку раскачиваюсь, а сама выворачиваю голову, чтобы полюбоваться в спальне на мать, стоящую перед зеркалом в бальном платье. Платье до полу, переливающееся, в серые, голубые, розовые цветы, по талии перевязано голубым атласным шарфом. Мать представлялась мне восхитительной, а если учесть, что она была очень красива, так оно и было на самом деле.
Помню также игру в карты. Кстати, играть в карты я научилась раньше, чем как следует говорить. Вернее, я ещё говорить-то толком не умела, а в карты уже играла. Правда, игры подбирали по способностям малого ребёнка. В войну, например. Играют двое, одновременно открывают свои карты, выигрывает сильнейшая. Какая сильнее, я всегда знала. Или в цыгана. Тут, наоборот, карты выкладываются закрытыми и хозяин сам называет свою карту, преимущественно обманывая. Партнёр имеет право открыть карту, чтобы проверить, но, если он это сделает тогда, когда хозяин карты случайно сказал правду, теряет карту. Других игр я не помню, а эта, в цыгана, безусловно подготовила меня к игре в покер.
Обычно в карты играли в кухне моей бабушки, за большим столом, покрытым клеёнкой. Я сидела по- турецки на этом столе, игроками были какие-то родственники, всевозможные бабушкины племянники и племянницы, которых потом я никогда не встречала.
Очень хорошо запомнились мне похороны Пилсудского, я не вру, хотя в это и трудно поверить.[04] Улицы Варшавы были забиты толпами, бабушка наняла извозчика, чтобы поехать и посмотреть на траурную процессию, и извозчик застрял в толпе. А может, остановился нарочно в заранее намеченном месте? В пролётке вместе с нами была ещё какая-то незнакомая мне женщина, не родственница, и больше всего запомнились мне её красные туфли на французском каблуке, потому что она торчала у меня под носом, на козлах, вставала на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть, и на козлах умещались только эти цыпочки, каблуки свисали самым опасным образом. Бабушка то и дело хватала её за край платья:
— Что пани делает, пани упадёт!
А женщина не обращала на неё внимания, я же почему-то была уверена, что не упадёт. Странная штука память. Было мне тогда три годика, а из всех похорон я запомнила только эти красные туфли на каблуках. И чувство зависти — и к туфлям, и к месту на козлах.
Ходить и говорить я научилась довольно рано. До сих пор удивляюсь, что при таком дурацком воспитании выросла нормальным ребёнком, а не умственно отсталым. И читать научилась в очень раннем возрасте, а потому, что наконец потеряла терпение. С малолетства я мучила окружающих требованием прочитать мне сказку о Железном Волке. Сказку эту и я, и мои несчастные родичи уже знали наизусть, надоела она им до чёртиков, а я все приставала, чтобы прочитали. Когда выведенная из терпения какая- нибудь тётка начинала торопливо рассказывать мне любимое произведение и, пытаясь поскорей добраться до конца, пропускала какие-то фрагменты, я безжалостно останавливала её, поднимала крик, цитировала пропущенный фрагмент и требовала непременно начать все «с конца». Путала я тогда понятия «начало» и «конец», как мне ни втолковывали разницу. Как-то не нравилось мне это «с начала», уж не знаю почему, с ним примирилась я только в зрелом возрасте, да и то не до конца.
Не вызывает сомнения тот факт, что именно Железный Волк научил меня читать, и, самостоятельно прочтя его, я уже больше не брала в руки этой книжки. Не имею понятия, о чем сказка, помню лишь, что в ней фигурировала кочерга.
Моим любимым чтением стали прежде всего сказки — Андерсен, братья Гримм и пр. Воспитанная на всевозможных спящих красавицах, Золушках и Белоснежках, я отождествляла себя с этими сказочными красавицами: золотые волосы, косы до полу, сверкающие короны, роскошные одеяния. И вот как-то раз взглянула на своё отражение в зеркале. Нет, не первый раз я гляделась в зеркало, у нас много их было в квартире, но тут что-то заставило меня вглядеться повнимательнее в девочку, с ног до головы отразившуюся в огромном от пола до потолка зеркале. Очень хорошо запомнился мне этот момент. Вот когда в человеке зарождаются комплексы.
«Так это я так выгляжу?» — удивилась я и очень разочаровалась. Короткие, гладко причёсанные волосики, лицо обыкновенное, никаких золотых кудрей, никаких корон. Долго рассматривала я себя, но как- то легко примирилась с действительностью и комплекс неполноценности во мне не развился.
Родных я приводила в отчаяние тем, что в детстве плохо ела. Капризное, избалованное дитя, которого всегда приходилось уговаривать съесть ложечку-другую, кого угодно могло вывести из терпения, и я ещё долго переживала потом этот факт, сочувствуя родным, пока на примере собственных детей не поняла, что не так уж я была виновата. Если меня кормили так, как пытались потом кормить моих сыновей, то ничего удивительного нет в моем нежелании есть. Неправда, что я ничего не любила, что у меня никогда не было аппетита, просто у меня не было времени проголодаться и нагулять аппетит. В меня еду заталкивали беспорядочно, в любое время дня и ночи, и потребовался бы желудок как у страуса, чтобы все это переварить. Кормили меня мать, бабушка, прислуга и тётки, каждая независимо друг от друга и по собственному усмотрению. Неудивительно, что при виде очередного блюда я поднимала крик и отмахивалась обеими руками.
Моя свекровь, женщина с характером, когда-то поставила такой эксперимент. Как-то её сын, а мой будущий муж, заявил за обедом, что не любит суп из цветной капусты и не будет его есть. Свекровь невозмутимо ответила, что человек сам решает, есть ему или нет, а если не ест — значит, не голоден. Другого же у неё ничего нет. Сын надулся и голодным продержался до ужина На ужин ему предложили тот же самый супчик из цветной капусты. Нет, он его не любит и есть не будет. Вольному воля. На следующее утро свекровь специально сварила свежий суп из цветной капусты и подала его на завтрак. Молодой прожорливый парень перестал капризничать и слопал супчик так, что за ушами трещало. С тех пор он навсегда полюбил суп из цветной капусты.
Со мной этот педагогический номер не прошёл. Врач, к которому меня отвели, посоветовал родным оставить меня в покое и силой ничего ребёнку не пихать. Когда через неделю снова меня привели и врач увидел перед собой сущий скелет, он в панике вскричал: «Кормить интенсивно!»
Меня принялись кормить интенсивно, и что-то со мной произошло: желудок отказался переваривать что бы то ни было, все съеденное из меня тут же извергалось в глобальном поносе. Родители мои были не бедными людьми, показывали меня разным врачам, те велели кормить тёртыми яблоками. Ну хорошо, тёртые яблоки я ела, тёртые яблоки из меня тут же выходили. От слабости я уже и двигаться не могла.
