— Везде! Всего! Слишком много!
— Значит, что же у вас?
— Какие-то блузки, юбки, всякое барахло, и вообще, все не мое! Костюм, свитерочки…
— А вещи дамские?
— Дамские.
— Ну так пусть будут ваши.
— Исключено. Не мой размер, не мой цвет, все не мое, все чужое, я хотела бы все это у вас оставить!..
Таможенник несколько удивился, отступил, Иоанна-Анита не выдержала и начала хохотать. Таможенник посмотрел на нее.
— А вы вместе?
— Вместе, — призналась Иоанна-Анита.
— Так, может, вы бы как-нибудь поделили эти вещи?
— Конечно, поделим…
— Спасибо, до свидания.
И он поспешно ретировался из купе, отказавшись от всякой проверки.
— Понятия не имею, что с ней такое, — комментировала позже Иоанна-Анита. — Рехнулась или еще что, она ведь в самом деле собралась всучить ему вещи и перепугала мужика насмерть. И что с ней такое, ведь не первый же раз ездит…
Правду я услышала чуть позже, когда из Польши вернулась и Эва.
— Ты же знаешь, я не умею отказывать, — повествовала она мне горестно. — Вовсе не желаю что- то делать, да всегда уступаю под нажимом. Знакомая попросила взять в Польшу маленькую посылку с вещами, ненавижу я это, но она так умоляла, я в конце концов согласилась. Ну и притащили, нет, ты только подумай, целый кофр, настоящее чудовище, и это посылочка? Бессовестные и нахальные люди, воспользовались моим согласием! Не везти же кофр, я все перепаковала, начала вынимать вещи — не представляешь, какое… Достала нечто странное, показала моей Ирке: «Как ты думаешь, что это такое?» Ирка рассмотрела: «Если бы не цвет, голову прозакладывала бы, наволочка на огромную подушку». И знаешь, что оказалось? Юбка!..
— А цвет? — поинтересовалась я с жадным любопытством.
— Цвет дерьма.
Я отлично поняла Эвины вопли в вагоне: «Не мой размер, не мой цвет!» Да, много чего можно выдержать, но такую одежду ни одна женщина не перенесет.
А теперь снова о Таормине, от которой никак не могу отвязаться. Вместо шоссе там повсюду «мертвые петли» на крутых дорогах. В автокаре вся шведская группа вскочила на ноги, когда какая-то машина собралась сделать обгон, а вторая появилась сверху. Все водители действовали словно в цирковом аттракционе. Автокар и машина с горы притормозили, а тот, снизу, обгонявший, втерся между ними — разминулись на миллиметры. Мой воздыхатель тоже доставил много эмоций: например, одной рукой жестикулировал, а второй пытался погладить меня по колену, я вежливо попросила хоть одну конечность держать на баранке. В последний день, а вернее, ночь, когда мы уже собирались в Катанию, в центре Таормины появилось препятствие — перед гостиницей припарковался лимузин, и автокар никак не мог втиснуться в оставшуюся щель. Вопреки всему и вся попробовал проехать, левым боком шаркал по стене здания, а правым по лимузину, и протиснулся бы, не случись малюсенький ризалит, выступавший всего-то на два сантиметра. И тут автокар застопорило. Было два ночи, из гостиницы вывалился хмырь в халате, сообщил, лимузин не его, надо поискать владельца. Появился шанс опоздать на самолет. Но владелец обнаружился, полетел было на водителя автокара с кулаками, да не смог до него добраться. От «mamma mia» и «porca miseria» [23] загустел воздух, наконец машины разъехались — автокар дал задний ход, недурно помятый лимузин отчалил, для нас освободилась дорога.
Лампочки в гостинице «Минерва» давали слишком мало света, только вернувшись к фру Скифтер, я рассмотрела себя в зеркале. И обомлела: помолодела на десять лет и сказочно похорошела. И как же после этого мне не любить Таормину?..
* * *
Вскоре после Алиции в Польшу уехал Мартин. Мы вместе сидели на ступеньках у входа в дом на бульваре Андерсена и горевали от всей души. Бог знает, почему сидели на лестнице, с равным успехом могли горевать в комнате. Вроде бы уж хватит Дании, соскучились по родине, а с другой стороны, возвращаешься словно в тюрьму. Отправиться в новую поездку — еще бабушка надвое сказала, полно трудностей, дадут ли, к примеру, паспорт, возьмут и откажут без всякой видимой причины, потому только, что у любого буцефала так левая нога захочет, и что?..
Именно такова подлинная причина наших бесконечных поездок. Всю болтовню насчет заработков, жадности, обогащения можно спокойно подложить под трамвай, хотя в самом желании разбогатеть нет опять-таки ничего уж такого зазорного. Разумеется, многие уезжают исключительно ради денег, чему, впрочем, трудно удивляться, но самое главное, в этих западных странах люди чувствовали себя людьми. Имели право сами решать, что и как, без особого на то разрешения первого встречного чинуши, наделенного властью. Такой чинуша всю жизнь мне определит исходя из своих представлений, а по какому праву, черт побери?!..
Раньше всех сформулировала свое отношение к делу Алиция.
— Я откровенно заявляю, — поведала она как-то. — Предпочитаю жить здесь хоть под мостом и жрать картофельные очистки, нежели там купаться в икре с шампанским. Primo, ни один старый хрен не диктует мне, что делать и как делать; как хочу, так и живу, например, в любую минуту могу поехать в Вену, a secundo, здесь мне никто не лжет, лапшу на уши не вешает. Здесь не врут, может, заметила случайно? А у нас лгут на каждом шагу. Лжи не выношу, с меня хватит.
Решила выйти за Торкиля и остаться в Дании навсегда. Я поняла ее прекрасно, хотя и не полностью: масштабы нашей лжи тогда еще не доходили до меня в полном объеме. Позже поняла все это гораздо лучше.
С заключением брака неприятностей у Алиции тоже хватило, подробностей не знаю, была в это время в Копенгагене, а все осложнения, разумеется, обрушились в Польше. Сдается, очередная властелинша в паспортном бюро сообщила ей, что получит паспорт и уедет лишь в том случае, если принесет справку насчет датского мужа и свидетельство о заключении брака. Алиция едва не отказалась от Торкиля назло бабе. Непременным условием заключения брака является пребывание будущего мужа в Польше в течение по меньшей мере тридцати дней. Торкиль взял отпуск и приехал — Алицию он любил очень. Аккурат тут же тяжело заболела последняя родственница Алиции, тетка, жившая в Вельске. Алиция забрала жениха с собой в Бельск, где раздваивалась на равные половины: ухаживала за теткой и пыталась хоть как-нибудь развлечь Торкиля…
Ничего не поделаешь, здесь неизбежны интимные подробности. Тетка уже не поднималась с постели, нуждалась в уходе, то и дело тихонько просила:
— Писать…
Торкиль глухотой не страдал, слышал эти тихие просьбы, хотя Алиция выгоняла его на прогулки и экскурсии. Ездил, конечно, ходил в горы, однажды выбрался на Климчок.
На горе съел бутерброд, запил пивом, спустился, осмотрелся в поисках соответствующего объекта, не обнаружил, наткнулся на двух баб, мывших пол в какой-то забегаловке. И к этим деревенским бабам с подоткнутыми подолами элегантно обратился:
— Do you speak English? [24]
Бабы бросили свое занятие и уставились на него во все глаза. Торкиль попробовал иначе.
— Parlez-vous franзais? [25] Снова не получил ответа.
— Sprechen Sie deutsch? [26] — осведомился он почти в
