переодеваться.
Я попала на Кубу в сезон дождей — грозы проносились через день, разражался ливень, и снова с чистого неба шпарило яркое солнце. Перед очередной грозой я собралась на прогулку. Почему именно в тропиках я отправилась гулять в самое неподходящее время, представления не имею — на месте не сиделось. Вышла, с надеждой подумав: «Может, удастся что-нибудь слямзить…»
Эта мысль меня развеселила, я принялась докапываться, откуда она взялась, и наконец сообразила — в мои планы входило отыскать какой-нибудь махонький кактус. Кактусов полно всюду, дело лишь в размерах — самый скромный из них занял бы полчемодана. И все-таки я отыскала миниатюрное растеньице, теперь оно выросло у меня выше полутора метров и даже цветёт, так что о прогулке я не жалею.
Предгрозовая погода и у нас-то плохо действует на человека, а уж на Кубе… Атмосфера давила с силой гидравлического пресса, небо заволокло чёрной тучей, бешеный ветер как с цепи сорвался, и хлынуло!.. Я не уходила далеко от гостиницы, но добежать не успела — промокла до нитки, словно мокнулась в море в платье и в туфлях.
Растение из сада Хемингуэя мне даже красть не пришлось. Его я получила в подарок: коллега-венгерка пришла от него в восторг, её переводчица постаралась вырвать «сувенир» с корнем, а заодно кое-что перепало и мне. Растение продержалось у меня два года, потом засохло — не выдержало наших батарей.
Вилла-музей Хемингуэя сделана очень изобретательно. В музей не входят, а осматривают все через окна, обходя дом вокруг, поэтому ничего не портится. Осмотрев музей, я решительно утверждаю: если у меня будут подобные условия для работы, я тоже получу Нобелевскую премию. Увы, подобного чуда мне не дождаться. Нужна заботливая жена.
Под конец пребывания на Кубе у меня отобрали Беатриче: приехал кто-то из нашего Министерства внешней торговли, и у меня выросли крылья. Не приходилось больше держать себя в руках. Парк официальных такси был для меня недоступен — водители ездили только за доллары, а я нашла себе частника, за песо, которых у меня осталось до черта. Мы оба были довольны.
Осмотрела я все и лишь из-за недостатка времени не пересекла остров из конца в конец. Разговаривали мы таинственным языком, он выкрикивал: «Grando, grando!» — а я размышляла: не то что-то большое, не то польское «granda» — буза, безобразие, банда хулиганья. Я склонялась ко второму толкованию, польскому, по той причине, что мы осматривали как раз правительственные здания. Вот тогда-то я увидела старую Гавану и удостоверилась — Беатриче говорила истинную правду.
От неё я узнала, что кубинцы чистые, а европейцы воняют. Больше всего русские. И в самом деле она способна была унюхать русского по другую сторону улицы, почти так пограничная собака. Мы проверяли, и всякий раз она оказывалась права, нюхом распознавая русских; по виду не удалось бы. Такой полной мешанины рас и национальностей, как на Кубе, я больше нигде не встречала. Всевозможные цвета и оттенки кожи от белых до чёрных. И честно признаюсь: меня привело в восторг действительное равенство. Я сама перестала замечать цвет кожи, атмосфера отношений — как в Польше к полякам: никого не касается, блондин ты, шатен или лысый, какая разница? Никакой. Куба одержала победу над расизмом, хотя, зная строй, я не могу гарантировать подлинность и долговечность этой победы.
По-видимому благодаря чистоте, бедность не бросалась в глаза. Я как-то забрела в авторемонтную мастерскую в старой Гаване. Ничего показного, вполне заурядная, но ей-богу, все механики были в чистых брюках и чистых рубашках. Беатриче уверяла — кубинец моется трижды в день, а при крайне неблагоприятных условиях всего лишь два раза и не наденет на себя той одежды, что снял перед мытьём. Учитывая климат, я вполне их понимаю.
Улетела я с Кубы в ясный день, ещё более лучезарный, чем во время прилёта. Подобное редко встречается. Обычно в воздухе видны облачка, туманности, какие-то полосы. А тут от Гаваны через Монреаль и Прагу погода сияющая, идеально чистое небо и прозрачный воздух. В Нью-Йорке я могла бы пересчитать здания, над Канадой видела коров на лугу и дорожные знаки на автострадах. Но в чёртовом Бермудском треугольнике самолёт снова вошёл в туман почти в том же самом месте и летел в этом молоке восемьсот пятьдесят километров — я не поленилась высчитать. И что? Там ничего якобы нет? Как бы не так!
Когда мы подлетали из Праги к Варшаве, я вдруг увидела тучу. После ослепительно солнечной погоды на одной трети земного шара туча мне понравилась — все-таки какое-то разнообразие. Всматривалась я, всматривалась, и постепенно меня охватывал ужас.
Не туча. Наш родной варшавский смог. Взирала я на него с высоты десяти километров и пыталась рассчитать размеры. Темно-серая пыль поднималась на высоту одного километра и простиралась над территорией не только города, но и всего воеводства. Туча смога висела неподвижно, весьма довольная запрещением курить на железнодорожных вокзалах. Самолёт снизился и приземлился прямо в этом благоухающем свежем воздухе.
Мне сразу пришла на ум благородная оздоровительная акция — запретить курить повсюду, дабы не вредить некурящим! Странные люди некурящие, вредят им, видите ли, сигареты. А роскошный запах выхлопных газов городского транспорта? Мусороуборочная машина — розарий, самосвал — небесный аромат, а уж трубы заводов и плавильных комбинатов, выбросы химических предприятий — вне всякого сомнения, залог счастья и здоровья. Вдыхай полной грудью!
В глазах темнеет. Лишь бы создать видимость заботы о людях, другого наши руководители не умеют. Делать вид, будто трудятся в поте лица, лишь бы удержать кресла и кормушки. Сколько бед принесли нам бессмысленные указы, распоряжения, запрещения. Когда же наш народ опомнится, спрашиваю я?!..
Ох, простите! Ведь я не собиралась лезть в политику…
Совсем забыла написать о том, как, порвав с Мареком, я отправилась на косу, и там у меня приключился инфаркт. Я понятия не имела, что со мной. Удивлялась, правда, острой боли в сердце, но приписывала её взбудораженным чувствам и приходила в ярость Изо дня в день я бродила по замерзлому пляжу и ждала, скоро ли пройдёт хворь. Мне полегчало, когда лёд вскрылся и к берегу прибило целые залежи янтаря.
Что там творилось, рассказывать не стану — намереваюсь написать об этом целую книгу. Одно могу сказать: там я поняла, каким образом люди умирают от холода, — нет ничего лучше, чем личный опыт. Множество раз читала: потерпевшие кораблекрушение умирали в лодке от холода через два дня, и понять не могла, как это случалось. Скоротечное воспаление лёгких, что ли?.. Наконец до меня дошло. Возвращаясь однажды домой, я отчётливо ощутила, как у меня леденеет костный мозг, а сама я превращаюсь в колоду. Хорошо — близко жила, а если бы подальше?.. Поняла и согласилась — умереть от холода можно, и довольно быстро.
Возвращаюсь к текущему моменту, хотя очерёдность событий нарушается. Мои дети после семи лет пребывания в Алжире вернулись и снова поселились в Польше.
Первые весьма сложные перипетии, связанные с незнанием ситуации в стране, счастливо закончились, и сын купил себе в Секерках теплицу для выращивания шампиньонов.
Вспомнила, все было не так. Ещё раньше я отвезла мать в Канаду. Незабываемый случай, потому что за два часа до отлёта дорогой ребёнок позвонил и потребовал найти строителя. Умного и опытного.
— Ты совсем сдурел? — разозлилась я. — Не мог вчера сказать? Через два часа самолёт!
— Вчера я не знал. Найди строителя сейчас же! Удалось застать Эдмунда, с которым я работала на строительстве Дома крестьянина. Телефон его у меня был, но не виделись мы много лет. Не имея времени на долгие разговоры, я бросила его на съедение Ежи и занялась матерью.
Мать после смерти Люцины очень сдала. Потеряла аппетит, и никакими силами не удавалось вынудить её хоть немного поесть. Похудела она страшно и не выходила из состояния меланхолии. Повторяла лишь одно:
— Ребёнок меня забудет…
Уставясь куда-то вдаль (от этого её взгляда руки опускались), мать твердила своё:
— Значит, ребёнка я уже никогда не увижу…
В данном случае «ребёнок» — Моника, дочь Роберта. Через несколько недель заупокойных причитаний я не выдержала.
— А вот и увидишь! — заявила я со злостью и по звонила Тересе.
Тереса впала в панику, но приглашение матери прислала. И мне тоже. А ведь я чётко сказала — мне
