посадят малыша в клетку в зоопарке и будут водить экскурсии. Он будет сидеть один и хиреть день за днем. Живое существо, бесконечно одинокое…
Марьяна с досадой выключила телевизор.
Анастасия Геннадиевна Колбасова сидела на складном стульчике возле яйца и слушала, как под скорлупой мерно бьется сердце динозавра.
Тук-тук-тук.
За стенами биостанции, некогда построенной на развалинах древней крепости, было тихо. Пока тихо. Но метеоролог Колбасова не сомневалась, что буря, которая приближалась с северо-востока, будет страшной. Во всяком случае, давление падало с ужасающей быстротой. Директор уже распорядилась закрыть все окна ставнями и приготовиться к натиску стихии. На душе у Анастасии Геннадиевны, доктора наук и известного ученого, было неспокойно. Во-первых, ее волновала судьба яйца. Удастся ли вывести из него живое существо? А если удастся, чем его кормить? Как за ним ухаживать?
Метеоролог Колбасова, директор биостанции, чувствовала, что именно на ней лежит основная ответственность, и при этом у нее не было ни знаний, ни умения, ни опыта по выведению подобных существ. Утешало лишь то, что таких знаний не было ни у кого в мире.
Помимо этого, Анастасию Геннадиевну беспокоили и другие вопросы. В частности, ей было известно, что ФСБ по личной просьбе президента направила на их станцию двух своих сотрудников, которые должны были обеспечить безопасность яйца. С некоторых пор попасть на биостанцию можно было только пешком, так как камнепад, заваливший дорогу, надежно отрезал горстку исследователей от внешнего мира.
– Был ли камнепад случайностью? – пробормотала про себя Анастасия Геннадиевна. – Или кто-то намеренно оставил нас в изоляции? Что случится, когда настанет ночь и на нас обрушится буря?
Ей стало страшно. Всю свою жизнь Колбасова провела в экспедициях. Впервые она уехала на Дальний Восток, будучи юной студенткой. Ее манила романтика, суровое научное братство, песни у костра и яркие звезды над головой. Хотелось пройти все неизведанные тропы, совершить важные открытия и перевернуть мир. Анастасия Геннадиевна ездила то в одну, то в другую экспедицию, в перерывах маясь дома и не зная, к чему приложить свою энергию. Когда ей исполнилось сорок, Колбасова впервые задумалась о том, чтобы завести семью и детей, но оказалось, что поздно. Все ее сокурсники были давным-давно женаты и никакого интереса к Анастасии не проявляли. Женщине, упустившей в погоне за научным признанием свою женскую сущность, ничего не оставалось, как отправиться в очередную экспедицию, а затем в следующую, и так далее… Она кокетничала направо и налево, заводила романы с коллегами, но все ее кавалеры, вернувшись домой к женам и подругам, делали ей ручкой. Когда Колбасова, отчаявшись, решила родить ребенка для себя, ей это тоже не удалось.
– Вы упустили время, – развела руками врач, – и медицина больше ничем не может вам помочь.
К этому моменту Анастасия Геннадиевна возненавидела романтику, костры и палатки всеми фибрами своей души. Ей хотелось иметь дом, уют, слышать ребячьи голоса, обнимать маленьких детишек, доверчиво прижимающихся к ней щекой, и кормить их с ложечки. Все это у нее могло быть. И ничего из этого не было. Промучившись еще пару лет, Колбасова приняла предложение возглавить затерянную в горах биостанцию. Во главе такого заведения обязательно должен был стоять доктор наук, но никто не хотел срываться с насиженного места, хотя должность и предполагала неплохую зарплату. Анастасия Геннадиевна согласилась. Жизнь ее текла размеренно, спокойно и почти без сожалений, пока не появилось это яйцо… Колбасова моргнула. Ей показалось, что внутри яйца шевельнулась какая-то тень.
«Этого не может быть, – подумала она, – яйцо же сплошное, очень плотная скорлупа».
Она присмотрелась, но больше ничего подозрительного не заметила. За спиной у Анастасии Геннадиевны прошуршали шаги. Директор встала.
– Юрий, я желаю вам удачи, – мягко сказала она вошедшему Бадмаеву, которому симпатизировала. Несмотря на то что ботаник был башкиром, он напоминал ей о сыне, который у Колбасовой мог быть, но которого, увы, не было. Бадмаев был одет в плотную куртку и сапоги. На спине висел большой рюкзак. Из кармана торчала антенна рации.
– Я не знаю, где они, – сказал ботаник, галантно поцеловав руку Колбасовой, словно она была королевой, а он – ее подданным, – я не знаю, где они, но я буду их искать.
– Бог в помощь, – ответила Анастасия Геннадиевна, – будьте осторожны, Юрий Рашидович, и возвращайтесь быстрее. Если что, связывайтесь с нами по рации. Валерий Шварц и наш завхоз всегда могут выйти вам на подмогу.
Бадмаев коротко кивнул, бросил последний взгляд на яйцо, кроваво-красное в свете ламп, и вышел.
Рязанцев очнулся оттого, что над ним кто-то рыдал. Он с трудом открыл глаза, запорошенные пылью, и скорчился от боли в ноге. Полковник лежал на твердых камнях довольно далеко от склона, с которого упал. Над ним склонилась Ева. Горячие капли падали из ее глаз прямо на щеки Владимира Евгеньевича.
– Привет, моя дорогая, – с трудом выдавил полковник, наклоняясь в сторону и отплевываясь от мелкого щебня, набившегося в рот.
Вместо ответа девушка заплакала еще горше и провела прохладной ладонью по его лбу.
– У нас есть вода? – спросил Рязанцев, пытаясь сесть, но отчаянная боль в ноге заставила его вновь опуститься на землю.
– Нету, – покачала головой его невеста, – но скоро воды тут будет сколько угодно.
Владимир Евгеньевич поднял глаза. Туча, которая недавно занимала только краешек горизонта, теперь разрослась на полнеба. Золотое солнце потухло, сожранное черной мохнатой массой, в глубине которой сверкали молнии. Изредка доносились глухие раскаты грома. Полковник оценил ситуацию, и ему стало нехорошо.
– Ева, – сказал Рязанцев, глядя на заплаканную девушку, – нам нужно срочно уходить отсюда.
– Я знаю, – кивнула Ершова, – мы в узком горлышке. Справа и слева от нас горы. Впереди – камни. Через полчаса после начала ливня тут будет озеро.
– Правильно, – кивнул полковник, пытаясь встать, но тут же снова падая, – наш единственный шанс заключается в том, что пойдет снег, а не дождь.
– Нет, – покачала головой Ершова, – наш единственный шанс состоит в том, чтобы поскорее добраться до биостанции! Я посмотрела твою ногу, она сломана минимум в двух местах, а на станции есть врач.
Девушка склонила голову, покрытую короткими темными волосами, обняла Владимира Евгеньевича за плечи и попыталась оттащить его в сторону.
– Ева, – хмуро сказал полковник, – я вешу сто семь килограммов. Ты даже не сдвинешь меня с места. Оставь меня, иди сама. Потом пришлешь кого-нибудь за мной.
Девушка осмотрелась. Буря неуклонно приближалась. Ее ледяное дыхание ощущалось совсем близко. Было очевидно, что оставить Рязанцева здесь, без укрытия, под ледяным дождем и снегом, означало обречь его на гибель.
– Я сейчас, – сказала Ева.
Она торопливо поцеловала Рязанцева в губы, ощутив привкус каменной пыли, и побежала по дороге по направлению к небольшой скале, на вершине которой чудом держалось несколько сосен.
– Мне нужны ветки! – бормотала на бегу Ева, нащупывая в кармане складной нож, вещь, редкую для молодой красивой девушки, но вполне обычную для лейтенанта ФСБ.
Она начала карабкаться вверх. Туча уже висела над головой Ершовой, готовая вот-вот обрушить на нее тонны ледяной воды и снега. Низкая, тяжелая, она едва удерживала в себе влагу, от которой веяло пронизывающим холодом. Загудел ветер. Стало темно.
«Если пойдет дождь, мне никогда не добраться до деревьев», – подумала Ева.
Под ногами у нее была рыхлая, раскрошившаяся глина, рыжая, без всякого намека на растительность. В дождь эта сухая субстанция становилась скользкой и жирной, как масло. На плечи Евы упали первые капли. Сдирая в кровь руки и колени, девушка рвалась вверх. Склон был крутым, из-под ног Евы сыпались камни, кое-где торчали корни, которые сразу же обрывались, когда Ершова пыталась за них уцепиться. Сосны приближались, но медленно, слишком медленно! Капли падали все чаще. Большие, тяжелые, они пролетали с легким, едва слышным свистом, и разлетались на мелкие прозрачные слезинки, оставляя на почве темные круглые следы. Ева упала, снова встала и ухватилась за большой камень. До сосен было уже совсем близко,
