закрыл дверь, прошел на кухню и положил в миску ошалевшему от радости Казбичу «Вискаса».
Борщ ничего не ответил.
Держа в одной руке свитер, а в другой сумку, Стас заглянул на кухню и обомлел: Барщевский с интересом изучал драгоценные координаты, написанные на виниловых обоях черным фломастером. У Стаса перехватило дыхание, в глазах потемнело от возмущения.
— Ты что там пялишься?! А ну отойди! Вот статья выйдет, тогда и прочитаешь вместе со всеми!
— Ты идиот, дурилка безмозглая. Да мне своих денег вполне достаточно, нужны мне твои черепки. Ну кому я их продам? — глумливо сказал Барщевский. — А ты, если хочешь побыстрее обнародовать свое открытие, размести материальчик в Интернете. Или ты, дубина стоеросовая, дятел новокаховский, не знаешь, что такое Интернет и где его можно найти?
Он обидно засмеялся.
«Новокаховский дятел» добил Стаса окончательно. Тигринский бросился вперед и сбил Борща с ног. Они покатились по полу.
— Ах ты, гад! — орал Стас, колошматя Барщевского разделочной доской на длинной веревочке. — Ты за свои слова ответишь!
— Идиот, дубина стоеросовая! Иди собирай шмотки и проваливай отсюда! — хрипел в ответ Борщ, утративший часть боевого задора вследствие комфортной сытой жизни и постоянного использования автомобиля. Тигринский, проведший последние восемь лет в боях с тараканами и похитителями носков, рубашек и кусков хлеба, был явно сильнее.
— Я тебя убью! — кричал Стас, тесня Борща в угол.
Он схватил со стола хлебный нож, но при этом упустил разделочную доску, которую Барщевский тут же подхватил и стал использовать в качестве щита.
— Тебя посадят, гнида ты унитазная, — отозвался Борщ, тяжело дыша. — Кроме того, если ты меня убьешь, то как отсюда выберешься? Парашют сошьешь из простыней? Дельтаплан соорудишь, суслик ты шелкоперый…
— Так у тебя же есть ключ! Я тебя убью, а ключ себе заберу, — неожиданно спокойно сказал Стас.
— А Альку потом посадят? Ну ты и гад.
— Почему это ее посадят? — удивился Тигринский, занося хлебный нож. — Ты же сам сказал, что она в больнице? То есть у нее железное алиби.
Тигринский готовился нанести удар, но Борщ неожиданно повернулся, сделал быстрое движение кистью, и ключ от квартиры вылетел в форточку. Стас остолбенел, Барщевский широко улыбнулся.
— Отдай нож, пупсик ты мелкотравчатый, — мягко сказал он Тигринскому, — или ты хочешь провести последние дни своей жизни в обществе моего полуразложившегося трупа?
Не ожидавший такого поворота событий «пупсик» резко сник и отдал старшему товарищу нож.
— Ну ты и дурак, — сказал Стас, наконец обретя дар речи, — как же мы теперь отсюда выберемся без ключа?
— Не знаю, — честно развел руками Борщ, — может, у Али есть другие ключи?
— А ты сам подумай, нужны ли ей вторые ключи, если она живет одна, а все ее родственники в Сестрорецке?
— А как же ты? Ты же тоже тут живешь?
В голосе Борща звучал откровенный сарказм.
— Я, может, тут и живу, но ключей у меня нет. Стал бы я тут сидеть, если бы у меня были ключи.
Тут Тигринский вспомнил, что не ел уже четыре дня, и, мрачно всхлипнув, злобно уставился на Борща. Тот уже освоился на Алиной кухне, вскипятил воду и рылся в навесном шкафчике в поисках чая или кофе.
— Извиняйте, чаю нет, — проворчал Стас, стыдливо поправляя свои семейные трусы в цветочек, сползшие во время схватки.
Приведя таким образом себя в порядок, Тигринский сел на стул в угол и тупо уставился в окно. Мысль о том, что ему придется голодать еще неизвестно сколько, да еще и в компании с этим неприятным типом, лишила Стаса остатка сил.
Наташа вышла из процедурной и, слегка прихрамывая, пошла в свою палату.
— Как вы себя чувствуете? — раздался рядом голос. Наташа зарделась, резко повернулась и нос к носу столкнулась с Виталием Викторовичем.
— Лучше, — ответила она шепотом, — спасибо.
Он залюбовался ее стройной фигурой и белокурыми волосами. Почему-то Виталию Викторовичу всю жизнь нравились худые девушки. Правда, такие худые, как Марина, не нравились даже ему.
— Наталья, заходите ко мне в ординаторскую, чайку попьем, — предложил он девушке и по благосклонному выражению лица понял, что вечер вполне может завершиться интересным приключением.
Дождь перестал, свет фонаря стал ярче. Аля проснулась и посмотрела в окно на качающиеся на ветру ветви, смутно виднеющийся за деревьями белый забор больницы и проходную, окно которой светилось уютным желтым светом. У нее все еще болела голова и чувствовались резь в желудке и слабость, но в целом состояние ее было почти нормальным. Эмма Никитична тоже быстро поправлялась, у нее с утра до ночи толклись дети и внуки. Завтра утром ожидался визит майора, который сегодня уже разговаривал с Полканавт. Аля ворочалась с боку на бок. Оставит ли преследователь свои попытки? Кто все-таки покушался на Лилю и на нее? И, главное, почему этот кто-то попытался убить еще и Полканавт? Это мог быть только тот, кто знает о затонувшем городе. Но как его вычислить? И почему, почему под удар попала еще и Эмма Никитична? Или покушение на убийство никак не связано с координатами? А может, это всего-навсего пищевое отравление — то есть просто банальный несчастный случай? Вопросы теснились в Алином сознании, оставаясь без ответов. Ее не покидало ощущение, что она узнала запах, исходящий от бокала или от вина… Что-то было в этом запахе удивительно знакомое. Аля помотала головой, пытаясь вспомнить. Почему-то ей казалось, что достаточно ответить на этот вопрос, и все остальное станет ясным. Запах, запах… Аля встала с кровати. Спать совершенно не хотелось.
«Интересно, Наташка спит? И не знает ли она случайно чего-то такого, чего не знаю я?» — подумала она и посмотрела на часы. Было около часу ночи. Тихо-тихо Аля подошла к двери и выскользнула в коридор. Там было почти темно, только в конце горела лампочка — на сестринском посту, но сама Ульяна, видимо, как обычно во время ночных дежурств, спала на кушетке в приемном покое. Аля подошла к двери палаты Полканавт и заглянула туда. Эмма Никитична лежала в темноте большой тушей. Ее соседка, пытавшаяся проскочить на красный и попавшая в аварию, отчаянно храпела. В следующей палате, располагавшейся сразу за ординаторской, все места были заняты. Около самой двери лежала Марина, попросившая сегодня у нее пирожок. Как она потом всем рассказывала, это был ее первый пирожок за два года и она его съела только потому, что очень разволновалась. Виталий Викторович тут же прописал пациентке просмотр минимум трех фильмов ужасов в день.
— И, Мариночка, постарайтесь очень, очень волноваться, — строго сказал он девушке.
В дальнем углу под капельницей спала пенсионерка Рябокобылкина, упавшая с крыши, где она пряталась, пытаясь проследить за гулящим мужем, а напротив — учительница русского языка Тамара Гусева, которой ученики подложили на сиденье кнопку. Теперь у Гусевой было воспаление, и ее еле-еле спасли от заражения крови. Последняя кровать принадлежала Наташе, но она была пустой: Наташи в палате не было.
— Ага! — радостно воскликнул Борщ, выуживая из вазочки, стоящей на прикроватной тумбочке, горстку карамелек «Клубника со сливками». — Я так и думал, что в вазочке что-то есть.
Тигринский уставился на Борща в крайнем раздражении. Двое суток он только и делал, что обшаривал квартиру в поисках съестного, а в вазочку, стоящую на тумбочке, заглянуть не догадался. И зря. Там, оказывается, были конфеты. Тигринский вдруг почувствовал, как у него свело от голода живот. Он встал, взял одну из найденных Борщом конфеток и сунул ее за щеку.
— Вот, можешь взять еще три, — проворно подскочил к столу Барщевский. — Всего было восемь карамелек, значит — по четыре каждому. Неизвестно же, сколько мы тут еще с тобой просидим… Кстати, не хотел я тебе говорить, ну да ладно. У меня в сумке лежит бутылка водки и шесть упаковок с «Вискасом», но есть их мы не будем, потому что это я Казбичу принес, а не тебе, а вот водку можем выпить. Тем более что
