— Третья на приеме.
— Троечка, возьмите в центре, Карла Маркса, 15–10. Шестьдесят девять лет, плохо с сердцем.
— Понял, Карла Маркса 15–10. Петя, погоняй!
Это рядом, минут пять езды. Второй этаж. В подъезде чисто, не воняет ни мочой, ни кошачьим.
На звонок никто не отзывается. Толкнул дверь — открыта.
Ясно — одиночка.
Женщина на кровати, лицо землистое — похоже, дело дрянь.
Одышка, в глахах мечется боль и страх.
— Доктор, плохо… Словно кол в грудь вогнали… Воздуху не хватает…
— Когда появилась боль?
— Вчера… вечером, около десяти… Выпила все таблетки, что дома были…
Сейчас шестнадцать двадцать, приступ, следовательно, длится около восемнадцати часов — наверняка инфаркт. С аневризмой? Вряд ли: с аневризмой, скорее всего, уже бы «заземлилась». Но кардиогенный шок есть, вон лицо какое, Хорошо бы рефлекторный…
— Что ж сразу не вызвали?
— Ай, доктор, неловко вас беспокоить… Я ж старуха, все одно помирать скоро…
— А ты, мать, не спеши, не спеши! Что за таблетки ты принимала?
— Все, что было… И соседка еще своих принесла… все от сердца… Все одно не помогает…
— И все же что именно?
— Ох… все коробки в ящичке…
Аня, умница, пока я разговариваю, уже и кардиограф разворачивает, и нитроглицерин бабке под язык засунула, и манжетка тонометра у нее на руке.
— Сколько?
— Девяносто на шестьдесят.
Маловато, но терпимо, минуты две еще в запасе есть.
— Аня, два кубики фентанила, один дроперидола в вену — быстро! И налаживай капельницу.
— ЭКГ?
— Успеем. Полиглюкин, затем в резинку пятнадцать тысяч гепарина.
Откуда-то взялся бодрый старичок. Прислонясь к косяку, насмешливо поглядывает на нас. Чем-то он меня раздражает.
— Вы кто — муж? Позовите шофера с наркозным аппаратом!
— И носилки тоже?
— Делайте, что вам говорят! И побыстрее!
Носилки ему… На этих лестницах только с носилками и ходить. Понесем на одеялах. Архитекторы, кость им в горло, до того наэкономили, что ни с носилками, ни с гробом не развернешься, так и носим на одеялах с любого этажа. Вдвоем, я и шофер. Санитары у нас не предусмотрены. Во всем мире есть, только у нас нету. Не баре, мол, сами снесете. Ну ладно, я здоровый мужик, могу. А, скажем, другой врач, Фаина, женщина уже немолодая да и сложения весьма хрупкого — и попадется пациент килограммов под сто двадцать, а родичи его, как всегда, ушли в кино…
— Аня, на вене сидишь? Капельница готова? Отлично! Бабуля, как самочувствие? Дышать легче? Хорошо, хорошо. Начинай гепарин, Анюта.
Хм, гепарин… Здесь бы стрептодеказу, чудо-препарат. Но еще в 1990 году он стоил более тысячи рублей за дозу, а сегодня — страшно и подумать. Бабка сама того не стоит, мы все того не стоим. Нам потому его и не дают. Впрочем, у тех, кто «стоит», другая медицина, они нашу «скорую» не вызывают.
— Петя, аппарат принес? Аня, пятьдесят на пятьдесят.
— А не мало?
— Конечно, надо бы побольше, но пока страшновато. Добавь еще в капельницу десять кубиков оксибутирата… Да не в резинку, а в капельницу! Бабуля, боль еще не прошла?
— Спасибо, доктор, почти не болит, чуть-чуть только.
Повеселела бабка, порозовела. Ну-ка давление… Ничего, пока хватит. Из шока, можно сказать, вышла.
— Что там на ЭКГ?
— Хороший трансмуральный инфаркт, — протянула кардиограмму Аня. — Похоже, в передне- перегородочной области.
Не ошиблась фельдшер, молодец. Но ритм может полететь в любую минуту…
— Проскочили групповые желудочковые эстрасистолы! — Аня старается говорить спокойно, а голосок напряжен — понимает.
— Одно отведение сними длинно!.. Ну-ка, ну-ка… Стой, вот еще, чтоб им!
Есть первые признаки фибрилляции. Как говорят у нас, status fecalis, говно дело. Нужно срочно лидокаин, но он может сбросить давление. Добавить преднизолон — может излишне повысить, а это излишнее давление на сердце, шире инфаркт… Но иначе сразу труба. Рискнем! Колю сам: это мой риск и в случае чего отвечать только мне.
…Минута, две — ни одной экстрасистолы. Слава те господи, обошлось.
— Бабуль, сердце болит?
— Болит, доктор, но меньше, уже не страшно.
Э, нет, бабуля, это тебе не страшно. И хорошо, что не страшно. А мне все еще страшно: все-таки болит, а как повезем, тряхнет на ухабе — и новый шок.
— Аня, кубик промедола в вену!
— Шеф, дыхалку не задавим?
Хм, хотел бы я и сам это знать… Выхода нет, вот в чем дело. Но сомневаться — моя прерогатива.
— Не задавим, давай.
— Ой, доктор, чтой-то я как пьяная, спать охота…
— Ну и спи, бабуль, спи! Петя, давай одеяло, понесли!
И в самом деле, «скорая» — это veni, vidi, vici: пришел, увидел, победил. Или не победил, только пришел. А что посередке? Мои сомнения, мой риск. Кто может сказать мне, почему у нас нет жидких нитроглицеринов? Почему я должен все время балансировать на лезвии ножа?
— Омега-Центральная! Тройка свободна в ЦРБ!
— Троечка, Вишневая, 17–45. Мужчина порезал руку, просит быстрее приехать, потерял много крови. Вызывает сам.
— Понял, Вишневая, 17–45, еду. Петя, погоняй!
Светка — отличный диспетчер, ни одного лишнего слова, а информации достаточно. Раз вызывает сам, значит, не так уж плохо. И на провокацию не похоже.
У подъезда милицейская машина. Это уже интересно.
Бегом наверх, по залитой кровью лестнице. Не менее литра.
— Сюда, доктор, сюда! — машет рукой знакомый милицейский лейтенант.
Посреди комнаты на табурете сидит кряжистый мужик лет шестидесяти на вид, держится за плечо, меж пальцев сочится кровь. Рожа красная — уже не так страшно, кровушки еще хватает.
Милиционер придерживает самодельный жгут-закрутку.
— Посторонись-ка, сержант, дай я гляну.
Рана узкая, кровь струёй — слабовато закрутил сержант, но Аня уже накладывает наш резиновый, делает перевязку. Давление сносное, страха нет, можно вздохнуть и осмотреться.
Грязища, форменный бардак и запустение. Пустая водочная бутылка на столе, какие-то огрызки — диагноз семейный алкоголизм можно ставить и без бутылки: специфическая вонь всех без исключения алкогольных квартир — тут и гниющие объедки, и перегар, и моча — тот еще букет.
— Когда жгут наложен?
— Минут пять назад, — подошел лейтенант. — Мы тут минут несколько побеседуем с пострадавшим, не возражаете?
— Десять минут вас устроит?
— Вполне. Итак, Башаримов, что здесь произошло?
