Снова зачитывается обращение маршала Жукова о последнем походе на штурм гитлеровского логова — Берлина.
Для немцев приготовлен крепкий удар, в результате которого будет пробит час окончательной победы над врагом.
Размахнулись подтянувшиеся русские воины, и прославленная немецкая оборона падала одна за другой.
Молниеносный и стремительный удар русских войск смял все на своем пути и, как расплавленный поток металла, подходил к Берлину.
В этой операции были тщательно учтены все недочеты прошлых операций и чувствовалось, что это действительно последний скачок, что войне конец.
Нас очень поражало то обстоятельство, что с русскими немцы дрались насмерть, а в то же время наши союзники без боя проходили по сто и двести километров в сутки и им ежедневно сдавались в плен сотни тысяч немцев.
Разгадка была простая: в русской армии был обыденным явлением расстрел пленных немцев конвоирами и «воинственными» тыловиками. Это началось с Дона.
Я слышал в станице Казанской, как один «удалый» сержант взял в плен сто пятьдесят итальянцев. Кстати сказать, большинство итальянцев не хотело воевать и тысячами добровольно сдавалось в плен. Это на их участке и участке румынских армий русская армия сделала бросок на окружение сталинградской группировки Паулюса. Так вот, этот сержант стал конвоировать в тыл добровольно сдавшихся итальянцев. Пройдет сержант сто метров, отберет двадцать-тридцать человек, тех, у кого физиономия ему не нравится, даст очередь из автомата по отобранным и идет дальше. В результате до места сбора военнопленных он довел пять человек. И после этого никакого приказа, никакого наказания. И с этого момента уже не считалось безнравственным уничтожение сдающегося врага. И только поэтому немцы избегали советского плена, сдавались союзникам. Можно привести десятки таких примеров, когда какой-нибудь разъяренный командир полка расстреливал лично сотни пленных только потому, что какая-то шальная пуля убила его полевую жену.
В этой последней операции на отношение к сдающемуся врагу тоже обратили внимание и строго запретили расстрел пленных. Но было поздно: немецкая армия сдавалась союзникам, а на нашем участке фронта она дралась насмерть.
Много навредила достоинству русского солдата, русской армии пропаганда Эренбурга, провозгласившего, что воин Красной Армии не только мститель, но и судья, что для воина Красной Армии нет ничего приятней, как труп врага.
Мне вспоминается далекий декабрь 1942 года, когда почти без боя сдались румынская и итальянская армии; десятки тысяч пленных под конвоем направили в глубокий тыл страны. И их путь был устлан трупами замерзших и расстрелянных конвоирами. Тогда же хотелось сказать Сталину: как вы, Сталин, такой пропагандист гуманности, думаете скрыть эти факты? Или вы думаете, что никто из плененных Красной Армией никогда никому не расскажет об ужасах советского плена, не расскажет о том, как тысячи военнопленных погибли от голода и истощения, от нечеловеческих условий работы? Ведь вы — учитель Гитлера и такой же враг всего живого, как и Гитлер.
Город Н. почти освобожден, немцы стараются удержать его западную окраину. Я стою около кучки генералов, тут и члены военного совета, и начальники политотделов, и начальники КРО СМЕРШ.
Через наши головы со свистом и воем проносятся вражеские снаряды.
Иногда разрывается матушка-старушка — шрапнель.
Город в огне. Население забилось в подвалы. По квартирам рыщут сотни отставших солдат и офицеров, очищают гардеробы, буфеты и кладовые спрятавшихся жителей. Шоферы и адъютанты собравшихся генералов тоже в поисках «трофеев».
Вдруг один генерал, начальник политотдела, подзывает к себе привезенных с собой офицеров и дает им какую-то команду; то же делают и другие генералы.
Десяток офицеров устремляется в разные улицы, выходящие на нашу площадь, и через полчаса у ближайшего магазина начинают собирать мародеров. У них отбирают чемоданы, узлы, пакеты и все это сваливают в магазин, а всех задержанных концентрируют во дворе этого здания. Их набралось человек сто пятьдесят.
— В штрафную роту и сейчас же в бой, — дает команду генерал, начальник политотдела. Задержанных уводят.
Генералы, довольные, начинают расходиться.
— Эй, Митя! — кричит шоферу генерал, член военного совета. — А ну-ка обойдем. — С шофером они идут осматривать магазины.
— А ну-ка, Митя, забери вот это, — указывает генерал на дамские туфли и платья. И его машина этим добром нагружается до отказа.
Я смотрю и спрашиваю себя: кто же здесь больше мародер? Или солдат, использующий возможность награбить пять килограммов для посылки, или этот сталинский опричник? Откуда это разложение? Это разложение от генерала, забывшего честь, от его офицера, дающего пример солдату. Ведь все равно через день, через два, через неделю, несмотря на то, что это сделано в узком кругу, от этого Мити будут знать, что сегодня сделал генерал. Другие постараются не отстать от него. И здесь уже, несмотря на то, что всеми силами старались удержать солдат от мародерства, ничего не спасло имущества мирных жителей от разграбления.
Там, где прошла Красная Армия, вы ни в одной квартире не увидите целой двери, целого гардероба, целого письменного стола. Они все вскрыты, взломаны штыком, ломом и каблуком.
Мною получено задание в городе Н. найти квартиру для генерала.
На одной из тихих улиц цветущего пригорода я нахожу очень хороший и удобный дом. В доме жители. Я им объясняю, что дом их будет занят. Они поспешно начинают убирать свои вещи и обстановку. Памятуя о том, что есть строжайший приказ военнослужащим ничего не брать у мирных жителей и с корректностью относиться к ним, я предупредил домовладельцев, что им нечего бояться за свое имущество, а так как через два часа квартира должна быть освобождена, то я просил их собрать в одну комнату все, что они считают нужным, и закрыть эту комнату на замок. Одновременно предупреждаю, чтобы через два часа никого их тут не было. Я дал им честное слово русского офицера, что все будет невредимо и сохранно. Благодарные хозяева быстро собрали в одну комнату кое-какие вещи и удалились, предварительно приведя квартиру в идеальный порядок. Обычная квартира среднего немецкого обывателя, много комфорта. Через два часа приезжает генерал. Квартирой он остался доволен; хозяева с собой ничего не взяли и перебрались к знакомым на другую улицу
На другой день я был поражен и возмущен поступком генерала: в обед в квартиру приходят представители из полевой конторы государственного банка и забирают из нее все серебро, которого было килограмм 20. Это было старинное серебро в виде ваз, тарелок, ножей, вилок, подсвечников. Темный цвет серебра говорил о его древности и о том, что это серебро передавалось из поколения в поколение.
— Товарищ генерал! Я же хозяевам дал слово русского офицера, что у них не будет ничего тронуто. Как же это так?
— Ну и напрасно разбрасываетесь своими словами, — раздраженно ответил тот. Серебро взяли, а на следующий день его ординарец, шоферы и повар хозяйничали во всем доме, выбирая для себя все, что им приглянется.
Опять началась доодерская лихорадка мародерства, грабежа и насилий. И это продолжалось до полной капитуляции Германии, продолжается и сейчас, только принимая другие формы.
Старший начальник и офицеры только формально боролись за установление порядка и предавали огласке то, чего нельзя было скрыть.
Многие из них совершенно не интересовались тем, из каких источников им приносил подхалим подчиненный часы, аккордеоны, золотые кольца, браслеты, отрезы материалов, курицу или коллекционное вино.
Им было приятно чувствовать на себе «заботу» своего подчиненного и так «просто» приобретать
