Доказательством того, что эти утверждения соответствуют действительности, может служить изданный 2 июля 1936 г. так называемый Закон об охране вод в СССР. Этот закон устанавливает зоны водной охраны вдоль больших рек европейской части Советского Союза (Волга, Днепр, Дон и Северная Двина) и их притоков. Внутри этих зон порубки или вовсе запрещены, или ограничены размером ежегодного прироста древесины.
Теперь, когда уже поздно и когда ничего поправить уже нельзя, Кремль решил приостановить хищническую вырубку лесов. Этим законом около 54% лесных площадей Советского Союза было изъято из ведения Комиссариата лесной промышленности и передано сельскому хозяйству или доверено особому управлению.
Вместе с этим советская власть была вынуждена перенести свои лесные предприятия из опустошенных областей в новые, еще не тронутые лесные части северо-востока Сибири и Дальнего Востока. Кремль думал таким способом хотя бы частично покрыть гигантский дефицит в древесине. Ибо уже в 1937 г. годовой план пиломатериалов мог быть установлен только в размере 39 миллионов кубометров, хотя производительная способность советских лесопилок достигала 75 миллионов кубометров.
Катастрофическая политика Кремля продолжала оказывать свое действие и дальше. Это видно из того, что в 1937 г. для поддержания работы старых лесозаводов европейской части СССР пришлось перебросить из Сибири свыше 4,5 миллиона м3 кругляка. Это вызвало огромные дополнительные расходы по транспорту в 100 рублей на вагон, то есть в два раза больше закупочной цены этого леса на месте.
Разграбление европейских лесных массивов старой России зашло так далеко, что к концу третьей пятилетки (1938 – 1942) подавляющее большинство лесозаводов, которые были здесь построены с такими гигантскими расходами в течение первой и второй пятилетки, должно было быть перенесено в Сибирь. Это видно из того, что к концу третьей пятилетки больше половины всех пиломатериалов должно было поставляться из Сибири, в то время как еще в 1929 – 1930 г. едва 8%, а позднее только 23% всей потребности СССР покрывалось оттуда. Точно так же вся остальная деревообрабатывающая промышленность должна будет перебраться в Сибирь и на Дальний Восток, так как и ее сырьевая база исчерпана.
Таковы были результаты знаменитого лозунга Кагановича «заем у леса».
Иностранные концессии
Само собой разумеется, что все те советские специалисты и экономисты, которые не принадлежали к великой армии трусливых карьеристов и безответственных болтунов, были в ужасе от страшного хаоса в хозяйстве СССР.
Уже в 1924 и 1925 гг. выдвигались прежде всего две идеи ликвидации этого катастрофического положения: отдача концессий иностранным предприятиям, чтобы таким образом в известной степени создать неприкосновенные «учебные ячейки» внутри советского хозяйства, и привлечение возможно большего количества иностранных специалистов в советские предприятия.
В иностранных кругах Москвы, так же как и в заграничных хозяйственных кругах, знакомых с советскими условиями, была выдвинута точка зрения, что население Советского Союза еще недостаточно созрело для того, чтобы под собственным руководством рационально разрабатывать и промышленно использовать гигантские сырьевые месторождения на своей огромной территории. На этом основании Советский Союз должен передать часть этих месторождений иностранным концессиям для хозяйственного освоения. С другой стороны, как раз эти лозунги оскорбляли не только фанатизм коммунистов, но и национальное самолюбие беспартийных русских специалистов. Таким образом, сразу же были приняты планы скороспелой, фантастической по размерам стройки собственной советской промышленности.
При помощи ловкой пропаганды, которая раздула и обобщила некоторые злоупотребления и недоразумения с отдельными иностранными концессиями, власть пыталась создать в советском населении возмущение и отвращение к «иностранным капиталистическим обманщикам».
В прессе указывалось на то, что эти иностранные концессионные предприятия стремятся только к тому, чтобы, при минимальной затрате собственного капитала, в самое короткое время извлечь возможно большие доходы, что в конечном счете возможно только при безграничной эксплуатации концессионных объектов, а следовательно, и советского населения.
Несомненно, что такие стремления существовали у акционеров и руководителей некоторых иностранных концессий.
Были такие концессионные предприятия, в которых сооружения для переработки сырья были построены плохо, с неполноценным оборудованием, которое могло остаться работоспособным как раз лишь до конца срока концессии. То, что осталось бы после этого срока, не было бы предусмотренным договором, хорошо работающим и на долгое время полноценным промышленным предприятием, с хорошо расположенной сырьевой базой, а полуразрушенными хозяйственными постройками с изношенным оборудованием и с до последних остатков разграбленными источниками сырья.
Конечно, такие случаи, впрочем редкие, были тяжелым ударом для людей, имевших в виду разумную и умеренную концессионную политику. К числу их принадлежало большое количество иностранных специалистов, хорошо знавших хозяйственные условия в СССР и за границей, в том числе и я.
Мы отстаивали точку зрения желательности и спешности привлечения солидных иностранных деловых кругов в различные области советского хозяйства, преимущественно в тяжелую промышленность, для стройки больших и сложных промышленных комбинатов и для разработки и последующего хозяйственного освоения особо трудных сырьевых источников. Практика показала, что те концессии, которые были построены на основе долгосрочных прочных договоров, быстро расцветали и оказывались необычайно жизнеспособными, даже несмотря на всякие политические, налоговые и личные трудности.
Этому было достаточно примеров.
Много больших иностранных концессионных предприятий, как, например, шведская фабрика шарикоподшипников СКФ, немецкая лесная концессия «Мологалес», англо-американские золотые прииски на Лене – «Лена-Гольдфильдс», немецкая сельскохозяйственная концессия «Друзаг» на Карказе, финская лесная концессия «Реполовуд» в Карелии и много других руководимых иностранными специалистами предприятий являлись цветущими оазисами в общем хаосе работавших при подобных же условиях советских предприятий.
Производственные расходы концессионных предприятий, несмотря на систематическое налоговое переобложение и другие расходы, всегда были значительно ниже, чем в однородных советских предприятиях. В то же время советские рабочие на концессиях были материально гораздо лучше обеспечены, чем их товарищи на советских предприятиях.
Точно так же и качество продукции большинства этих иностранных концессий во всех отношениях значительно превосходило советское.
Рабочие зарабатывали лучше, хотя получали только то, что им полагалось по тарифной сетке. Однако заработок был всегда значительно выше, чем на советских предприятиях, так как сдельщина, лучшая организация, целесообразное распределение работы и лучшее использование машин и станков – все это делало возможным повышение производительности труда.
Таким образом, многие из этих иностранных концессий являлись действительно образцовыми предприятиями, которые могли служить примером для всего советского хозяйства.
Тем не менее партийные и советские бюрократы ненавидели эти предприятия и придирались к ним, где только было можно. Советский рабочий не должен был знать, что можно хозяйничать несколько иначе, чем он привык видеть на советских предприятиях.
Кроме того, концессиям ставилось в вину то обстоятельство, что в качестве рабочей силы у них особенно предпочитались те люди, которые носителями власти отбрасывались как «подонки советского общества в помойные ямы Советского государства», то есть так называемые «лишенцы». Это были лишенные всяких прав советские люди, которые раньше владели какими-либо собственными предприятиями, или бывшие офицеры, чиновники полиции, жандармерии и юстиции, а также люди, принадлежавшие к другим профессиям и сословиям, к которым большевики относились с презрением еще с царских времен.
Иностранные концессионеры, конечно, знали, что в таких случаях шла речь об элите русского населения. Поэтому понятно, что именно эти люди предпочитались для работы на иностранных концессиях. Все эти несчастные рады были найти здесь убежище. Благодарность, а также и стремление показать
