(В сопровождении фортепиано)
— На фортепиано играет моя жена, — пояснил Тид. — Поэзия столько может открыть. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», ха–ха. Днем я инженер–электрик, а ночью, знаете, поэзия.
— О да, — промолвил Кляйнцайт. Он негромко застонал, тактично намекая на то, что при всем своем интересе к этой теме он испытывает такую боль, какая Тиду и не снилась.
— Вы выглядите задумчивым, — сказал тот. — «Il Penseroso», что значит задумчивый. А мой девиз — улыбайся. «L'Allegro». Мильтон, вы знаете. «Печаль–губительница, прочь!..» и так далее.
Кляйнцайт смежил веки, кивнул.
— Вообще?то над этой поэмой я сейчас и работаю, — продолжал Тид. — Запоминаю ее. Вношу в свой репертуар. Вы не могли бы проследить по книге, пока я буду читать вслух, правильно ли я произношу? Я уже несколько дней ищу кого?нибудь, кто бы это сделал, но никто не хочет, а одному читать стихи вслух, согласитесь, диковато. — Он протянул книгу Кляйнцайту. Кляйнцайт увидел, как его руки приняли ее, не зная, что с ней делать. Тид уже начал:
Печаль–губительница, прочь!
Ужасный призрак, Тьмой бездонной
В стигийской пропасти от Цербера рожденный,
Там, где лишь стон теней глухую будит ночь…[7]Кляйнцайт задремал, проснулся от произнесенных слов: «сам Орфей».
— Что такое? — спросил он.
— Что именно? — в свою очередь спросил Тид. — Я что?то неправильно произнес?
— Я потерял страницу, — заявил Кляйнцайт.
— Страница 333, почти в самом конце.
Кляйнцайт прочел:
— Нашли? — спросил Тид.
Кляйнцайт кивнул. Тид продолжал с того места, где остановился, а Кляйнцайт тем временем попытался отгородиться от его голоса, чтобы полнее проникнуть в смысл слов. Тид закончил, его голос умолк. Кляйнцайт перечитал строчки заново, услышал в сознании голос самих слов, опьяненных лидийским ладом:
Внутри него установилась пауза, как при взмахе руки. Затем точно толстая кисть, обмакнутая в черные чернила, одним безошибочным движением вывела на желтой бумаге круг. Прелестный, свежий, четкий и простой. Весь организм его, исполненный силы, бился в едином ритме с безупречным здоровьем. Так держать! — подумал Кляйнцайт и тотчас же почувствовал, как это чувство покидает его. Все. И вот он опять больной, немощный, напичканный разными «лихолетами», «бацами», «углоспрямами», «разъездами» и «кюветами». Он заплакал.
— Трогает, правда? — заметил Тид. — Вы обратили внимание, как я произнес «вернуть под солнце» и задержал дыхание на слове «Эвридику», потом пауза, чтобы заставить это прочувствовать, а потом — «За эти блага бытия» и так далее; сдержанно, но весьма эмоционально, не правда ли?
— Мне тоже нужно быть сдержанным какое?то время, — сказал Кляйнцайт.
— Пардон, — сказал Тид. — Не хотел вас ничем обременять.
— В чем гармония, — проговорил Кляйнцайт, — как не в собрании себя воедино.
Он не собирался говорить это Тиду, но ему необходимо было произнести эти слова вслух.
— Чертовски здорово сказано, — одобрил тот. — Откуда это?
— Ниоткуда, — сказал Кляйнцайт и снова заплакал.
Повсюду, постоянно
Вечер. Медсестра еще не заступила на дежурство. Тид ушел смотреть телевизор. Кляйнцайт слышит слова, без конца повторяющиеся в его сознании:
Они без всякого сомнения волшебны, проговорил он.
Ты еще здесь? — подивился Госпиталь.
Как только я смогу отсюда уйти, я это обязательно сделаю, обещаю, сказал Кляйнцайт.
А чего ты ждешь? — спросил Госпиталь. Ты ведь уже собрался.
Полагаю, да, ответил Кляйнцайт. Но это так быстро прошло.
И сколько ты думаешь продлевать момент? — спросил Госпиталь.
Но то был лишь момент! — воскликнул Кляйнцайт.
Ерунда, бросил Госпиталь и позвонил Памяти.
Память слушает, сказала Память.
Дайте мне Архивы, потребовал Госпиталь.
Соединяю, отозвалась Память. Готово.
Архивы слушают, сказали Архивы.
