него. Он явился сюда узнать, что делать дальше, а вместо этого узнал то, чего делать не нужно: он не станет искать своего отца. Он вернется в свою лавку за настоящим.
В сувенирном ларьке Воаз–Иахин купил фотографию львиной охоты, на которой был изображен издыхающий лев, вцепившийся в крутящееся колесо царской колесницы. Вернувшись в город, он пересел на свой автобус и скоро был уже дома.
3
Ночь опустилась на город, где поселился Иахин–Воаз. Он лежал без сна, глядя на розовато–серое ночное небо, оправленное в оконную раму. Здесь на ночном небе всегда отражался отсвет огней большого города. Он шевельнул рукой, чтобы зажечь сигарету, и от этого движения девушка, чья голова лежала у него на груди, повернулась во сне и скользнула рукой по его телу. Гретель. Он произнес ее имя про себя, наклонился над ней посмотреть на ее спящее лицо, тихонько отвернул одеяло, чтобы бросить восхищенный взгляд на точеное ее тело, улыбнулся в темноте и накрыл ее снова.
Лежа он наблюдал за тем, как дым медленно плывет по скудно освещенной комнате. В детстве ему рассказывали истории, совсем сказки, о юноше, отправившемся искать счастья по белу свету. Так уж получалось, что его отец умирал в самом начале, и юноша уходил в дорогу с несколькими грошами в кармане, корочкой хлеба в котомке, дудочкой или мечом. Бывало, что ему попадалась на пути какая?нибудь волшебная вещица. Карта, например. Иахин–Воаз без улыбки обнажил зубы в темноте.
Вот и он, Иахин–Воаз, старик, ищет счастья по белу свету, — старик, захотевший новой жизни, не пожелавший смириться со смертью. А юноша остался присматривать за лавкой да помогать своей покинутой матери. Перед Иахин–Воазом всплыло лицо его жены, он отвернулся и тут же увидел улыбающееся лицо Воаз–Иахина, заглядывающее в лавку снаружи, из тени навеса.
Иахин–Воаз выбрался из постели и, не зажигая света, прошел в соседнюю комнату. Здесь стоял его стол, и на нем лежала та самая карта карт, которую он обещал своему сыну Воаз–Иахину. С улицы в комнату проникал свет фонарей, и в этом свете он мог различить на карте линии путей и точки городов.
Обнаженный Иахин–Воаз коснулся карты.
— Есть только одно место, — сказал он. — Это место — время, и это время — сейчас. Другого места нет.
Он провел пальцами по карте и отвернулся. Небо светлело. Пели птицы.
— Я так и не позволил ему помочь мне с картой, — произнес Иахин–Воаз. — Он пытался провести отрезок границы, но я отнимал у него карту. Он приносил мне свои наброски, маленькие замаранные бумажки, он хотел, чтобы я похвалил его. Он хотел, чтобы мне нравилась его музыка, хотел, чтобы я был им доволен, но я так и не сказал ему того, что он хотел услышать. И я оставил его сидеть в лавке и ждать, когда звякнет колокольчик у двери.
Иахин–Воаз лег в постель и прижался к Гретель. Теперь по утрам он просыпался с эрекцией.
4
Приехав в город, Воаз–Иахин не пошел в дом матери. Была суббота, а она не ждала его раньше воскресенья, да и домой идти не хотелось.
Вместо этого он прямо с остановки позвонил своей девушке и отправился к ней. Стоя перед ее дверью, он вдруг вновь почувствовал льва. Это длилось всего мгновение, словно что?то чуждое коснулось его и заставило ощутить полную оторванность от обычной жизни, от привычных людей, от той девушки, Лилы, которая должна была вот–вот отворить ему. Он чувствовал вину и неловкость.
Дверь открылась. Лила смотрела ему в лицо.
— У тебя все нормально? — спросила она. — Ты выглядишь как?то не так.
— Я чувствую себя как?то не так, — ответил он. — Но у меня все нормально.
Они направились к площади. Уличные фонари были похожи на плоды, переполненные светящимся знанием. Воаз–Иахин ощутил на языке его вкус и задумался над тем, кто он есть. Он четко различал спелую терпкую черноту крыш и куполов на фоне ночного неба. Цвет и ткань улицы, ее сущность, были пропитаны ароматом.
Лила никогда не видела его обнаженным, они ни разу не были близки, он вообще не знал, что это такое. Что такое оргазм, он знал — чувство стыда и вслушивание, не раздадутся ли шаги из коридора. Перед ним встало его лицо в зеркале, висевшем в зале с львиной охотой. Кто же все?таки смотрел на него из его глазниц?
— Чем собираешься заняться? — спросила Лила.
— Не знаю, — ответил он. — Сначала я думал, что отправлюсь искать отца. Но я вернулся с полпути. Сел на холме и понял, что еще не пора. Я ждал там чего?то. Не знаю, чего. Просто я еще не готов идти.
Тонкая струя воды из фонтана с журчанием устремлялась к звездному небу и, не достигнув его, падала в чашу. Собаки встречались и разбегались каждая своей дорогой. Воаз–Иахин и Лила присели на скамейку. Над ними шелестели пальмы. Фонари горели, как и прежде. У него сдавило горло.
— Я тоже чего?то жду, — произнесла она. — Они там сидят в своей гостиной и смотрят телевизор. Дом словно давит на меня. По воскресеньям, когда они дома, мне просто дурно. Я не знаю, куда идти.
Когда я отправлюсь, мелькнуло у Воаз–Иахина, пойдешь ли ты со мной? Но он так и не произнес этих слов, хотя его горло было уже готово вытолкнуть их. Он вернулся мыслями к своему уходу, и теперь там было море. Однажды он уже был на корабле, вместе с родителями, это было во время его летних каникул.
— В открытом океане, — сказал он, — перед твоими глазами одни только огромные зеленые волны, и ты вдыхаешь в себя их глубь и соль. По утрам стелется седой туман, от него мокро твое лицо, а в животе холод. Большие морские птицы никогда не теряются в океане. Они садятся прямо на воду и качаются на волнах. — Когда я отправлюсь, пойдешь ли ты со мной? — снова подумал он и опять не произнес этого вслух.
— Да, — сказала она.
— Куда мы пойдем? — спросил он. — В смысле, сейчас? Куда мы сейчас отправимся?
— Не знаю, — ответила она. — Можем на нашу крышу. Они сидели там после обеда, но сейчас, возможно, уже спустились. Сейчас они, наверное, уже спят.
Лила и Воаз–Иахин взяли одеяло и поднялись на крышу. Теплый ветерок овевал их обнаженные тела. Звезды были большие и яркие. Она уже знала любовь раньше, поэтому без слов пристроилась к нему, и приложилась, и с готовностью приняла его в себя. И он был ошеломлен этим даром. Его внутренний взор затмился ярким светом, окрашенным в цвет льва. Потом настала тьма, и он услышал рык и почувствовал, как в нем поднимается восторг, когда он потерял и вновь обрел себя. А уже после он ощутил неизъяснимое спокойствие. Он был с Лилой, он был со львом, но он был один. Теперь он знал, что когда он все же соберется уйти, он уйдет один. Они проспали на крыше до самого рассвета. Потом Воаз–Иахин пришел в дом своей матери.
— Это я, — произнес он, проходя мимо ее двери и слыша, как она просыпается.
— Войди, — сказала она. — Поздоровайся со мной.
Он оставил рюкзак и гитару в передней, прислонив их к стене. Мы уходили отсюда навсегда, произнесли они в один голос. А теперь мы вернулись. Запах старой готовки был нестерпим. А что, если она заболеет, и придется с ней возиться? — с ужасом подумал он. Сейчас я бы оставил ее, по крайней мере, в добром здравии. Он вошел в комнату матери.
Мать Воаз–Иахина оглядела своего сына в неверном свете занимающегося дня.
— Ты явился домой раньше, чем я думала, — произнесла она. — Ты что?то странно выглядишь. В чем дело?
