мышонка с отцом, слониху, тюлениху и гадальщика.
Внутри, в гостиной, сойка-репортёрша, услышав бой часов, прервала интервью со скворцами.
– Прошу прощения, – извинилась она, выпорхнула на крыльцо и заверещала во всю мочь: – СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК! ВСЕХ С НОВЫМ ГОДОМ! ВСЕ ОБМЕНИВАЮТСЯ ПОЗДРАВЛЕНИЯМИ И ЖЕЛАЮТ ДРУГ ДРУГУ ВСЕГО САМОГО ЛУЧШЕ… – Тут сойка осеклась, пискнула и попятилась в дом: прямо на неё смотрело изумлёнными глазами огромное бородатое лицо.
Бродяга стоял и разглядывал отца и сына, их родных и друзей. Он увидел «Последнего видимого пса», сияющего в ночи всеми огнями. Он услышал пение и смех, доносящиеся из-за окон маленькой гостиницы. Он улыбнулся и второй раз в жизни заговорил с мышонком и его отцом.
И сказал им:
– Будьте счастливы!
Приложение
Шарада Бхану
Шаман и самая СУТЬность того, что есть быть
В «Мышонке и его отце» Рассел Хобан рисует скрытый, но необыкновенно подробный портрет шамана как духовного странника, устремленного на поиски неведомого. В своем подходе писатель близок адвайте – учению о недвойственности: события романа определяются потребностью в освобождении, а в кульминационной точке действия провозглашается существование «я» даже за пределами «ничто». В каноническом труде Мирчи Элиаде «Шаманизм: архаические техники экстаза» обнаруживается великое множество черт, объединяющих между собой различные религиозные традиции Азии. И в романе Хобана мы встречаем практически все основные особенности, которые Элиаде в этом исследовании (опубликованном в США в 1964 г., в период, когда Хобан работал над своей книгой) признает отличительными характеристиками шамана. Джеймс Хопкин в своей статье «Шаман и его приставной мозг» («Гардиан», 19 января 2002 г.) утверждает, что «сам Хобан сравнивает свою работу с искусством шамана: „Почти во всех своих романах я воспеваю готовность признать существование незримого, – говорит он. – А шаман открыт незримому и служит ему проводником. Вот такого рода писателем я себя и считаю“». Весьма вероятно, что работа над «Мышонком и его отцом» явилась для Хобана важнейшим актом самоопределения, благодаря которому он увидел себя как писателя путешественником и исследователем, призванным выявить и воплотить незримое – душу мира, которую мир потерял, сам того не ведая.
Однако главное, что представляется интересным в «Мышонке и его отце», – это игра на различиях. В недвойственной манере, согласующейся с индийской философией адвайты, которая утверждает единство всего сущего, Хобан примиряет между собой бытие и становление, добро и зло. Крис Белл отмечает: «В чем Хобан неподражаем, так это в своей способности примирить нас с мыслью о том, что все мы принадлежим к миру восприятия и эмоций. Он цитирует Шредингера: 'Сумма всех сознаний равна единице' – и спрашивает нас, согласны ли мы в душе с этим утверждением».[1]
Шаман принадлежит к «избранной мистической элите», которая «не только управляет религиозной жизнью общества, но и определенным образом заботится о его «душе». Шаман является великим специалистом по человеческой душе: только он «видит» ее, поскольку знает ее «форму» и предназначение» (Элиаде, 8[2]). Сибирские шаманы неохотно принимают на себя пугающий и тягостный труд шаманизма; поначалу многие из них пытаются уклониться от опасных предложений наставницы из мира духов, связанной с «Великой матерью животных» (81). Мышонок в романе Хобана также не хочет «выходить в мир» и принимать свое предназначение, однако слониха – которая позднее станет мышонку мамой и выйдет замуж за его отца, – настаивает, что «всё так или иначе расходится. Движется всё, и каждый должен делать то, ради чего его заводят». В отличие от влюбленных духов, о которых пишет Элиаде, слониха держится независимо. Ее покупают, ломают, выбрасывают на свалку; она становится рабыней Крысьего Хвата, но несмотря на все это умудряется сохранить достоинство и даже героический дух неповиновения. Затем она постигает ценность истинного смирения и проникается уважением и приязнью к мышонку и его отцу. И все же слониха во многом исполняет роль наставницы из мира духов – хранительницы дома; и чудесное преображение Крысьего Хвата свершается благодаря ее непреднамеренному, но весьма своевременному вмешательству.
Роль животных в этой книге трудно переоценить. Шаман обзаводится духами-помощниками в облике животных, учится говорить на их языке, сам воплощает в своих действиях кого-либо из духов-животных, и это – «дополнительные доказательства того, что шаман способен покинуть свое человеческое состояние, то есть что он может 'умереть'» (93). В «Мышонке и его отце» «подражание» животным и обучение «говорить на их языке» отражены в эпизоде с театром «Последний карк моды». Правда, заводные мыши не пытаются доказать, что они могут умереть: напротив, они пытаются избежать гибели и спасти животных из труппы. Однако Элиаде отмечает «мистическую солидарность между человеком и животным» и пишет далее: «Каждый раз, когда шаману удается проникнуть в образ бытия животного, он как бы восстанавливает ситуацию, существовавшую в те далекие мифические времена, когда еще не произошел раздел между человеком и животным миром» (94). С точки зрения индуиста и согласно адвайте, такого раздела не существует: вездесущий Брахман пребывает в животных, растениях и неодушевленных предметах точно так же, как и в человеке, и при том, что человеческое рождение ценится особо (ибо считается наиболее благоприятным для достижения
Танец, согласно Элиаде, – это один из способов погружения шамана в экстатический транс (451). В книге Хобана сторонний наблюдатель, бродяга, воспринимает танец мышонка с отцом как нечто радостное и забавное, однако самим отцу и сыну этот танец видится частью скучной игрушечной жизни, выражающей однообразие и подчиненный статус. Решающий момент превращения в шамана наступает, когда посвящаемого убивают демонические существа; затем его расчленяют и заменяют его внутренности или другие части тела новыми, лучше прежних (Элиаде, 43). После этого шаман обретает способность умирать и оживать многократно. Главные герои романа Хобана умирают и возрождаются трижды. Посвящение совершается, когда их случайно ломает кошка (соответствующая животному, переносящему шамана в иной мир), а затем чинит бродяга. Следующая смерть и спасение приходят с неба: болотный ястреб роняет с высоты и разбивает мышонка с отцом, а выпь приносит на место катастрофы Квака, который возвращает их к жизни. И, наконец, демонический Крысий Хват разбирает мышат на части и вносит изменения в их механизм, после чего мышонок с отцом обретают независимость – становятся «самозаводящимися». Сточки зрения адвайты, мышонок-сын добровольно принимает смерть, поскольку не отождествляется со своим телом. Он открывается навстречу переменам и достигает не просто посвящения, а окончательного освобождения.
Шаман совершает нелегкое путешествие в подземный мир, чтобы отыскать там потерянную душу и возвратить ее в мир живых. Для этого он погружается в транс и в состоянии экстаза совершает «нырятельные» движения. В «Мышонке и его отце» главные герои спускаются в подземный мир дважды: в первый раз – когда попадают на свалку с ее притонами, игорными домами и организованной преступностью, во второй – когда оказываются на дне пруда Серпентины. У эскимосов самое распространенное именование шамана означает в переводе «тот, кто погружается в морские глубины» (Элиаде, 293). Описывая бесконечные круги вокруг дерева, к которому приставил их Выхухоль, мышонок с отцом в этой пародии на танец готовятся к погружению в глубины в буквальном смысле слова. На дне пруда они встречаются с двумя божествами-наставниками: Серпентиной и Гряззей. Последняя представляется некой вариацией Матери морских животных, которая «растрепана и неумыта» и которую необходимо умилостивить, чтобы она выпустила животных в море и дала добычу людям из племени шамана (Элиаде 294–295). У Хобана Гряззя избавляется от своего безобразного тела, помогая мышонку с отцом обрести свободу.
На дне океана, перед домом богини, шаман встречает «оскалившую зубы собаку», но он должен бесстрашно пройти мимо (295). В незабываемой хобановской версии это мифическое животное представлено вездесущей банкой из-под собачьего корма «Бонзо», непостижимым образом обозначающей одновременно «всё и ничего». Эта банка связывает воедино небо, землю и подземный (подводный) мир, минеральный, животный, человеческий и божественный уровни существования; она есть одновременно и
