гримасе отвращения и ненависти. Браунди отказывался отступить под свирепым напором пиратов. Залитый чужой кровью, он стоял, широко расставив ноги, и размахивал боевым топором. На полу перед ним лежало тело его старшей дочери и наследницы. Меч прошел между ее плечом и шеей, разрубив ключицу и пронзив грудь. Она была мертва, но Браунди не отступал от ее тела. Слезы смешивались с кровью на его щеках. Грудь герцога вздымалась, как мехи, под распоротой рубахой. Он отбивался от двух пиратов, вооруженных мечами. Один из них был молодой человек, который не думал ни о чем, кроме как нанести Браунди смертельный удар. Второй, напротив, был хитер. Он выжидал, почти не вмешиваясь в схватку. Его длинный меч готов был ударить, как только натиск его товарища заставит герцога открыться.
Я понял все это за долю секунды, как понял и то, что Браунди долго не продержится. Он уже был не так ловок, и сжимавшие топор руки слабели с каждой секундой. Каждый вдох был пыткой для его пересохшего горла. Он был старым человеком и знал, что, даже если ему и дочерям удастся уцелеть в этой битве, Бернс все равно будет захвачен пиратами. Сердце мое разрывалось при виде его отчаяния, но он все-таки сделал один невозможный шаг вперед и опустил свой топор, покончив с молодым человеком. В то мгновение, когда его топор погрузился в грудь врага, второй пират шагнул вперед, воспользовавшись секундной заминкой, и вонзил меч в грудь Браунди. Вслед за умирающим врагом старик упал на пол, на окровавленные ступени своего замка.
Целерити, занятая собственным противником, резко повернулась, услышав крик отчаяния сестры. Пират, с которым она сражалась, воспользовался представившейся возможностью. Его тяжелый меч ударил по ее легкому клинку и выбил оружие из рук девушки. Она попятилась от свирепо-восторженной улыбки пирата, отвернулась от собственной смерти — и как раз успела увидеть, как убийца ее отца схватил Браунди за волосы, собираясь отрезать его голову в качестве трофея.
Я не мог этого вынести.
Я протянул руку за выпавшим у Браунди топором и схватил его скользкую от крови рукоять, как будто это была рука старого друга. Топор казался странно тяжелым, но я взмахнул им и отбил удар пирата с такой силой, что собственный меч ударил его в лицо. Баррич мог бы гордиться мной. Я слегка содрогнулся, услышав, как затрещали кости лица моего врага. Но времени на раздумья не было. Я прыгнул вперед и отсек руку человеку, собиравшемуся отрубить голову моего отца. Топор зазвенел о каменные плиты пола, и я вздрогнул от отдачи. Кровь брызнула на меня, когда меч Фейт ударил по руке ее противника ниже локтя. Пират возвышался надо мной, так что я перекувырнулся через голову и, вскочив на ноги, вспорол ему живот топором. Островитянин уронил оружие и повалился на пол, скорчившись и пытаясь рукой удержать свои внутренности.
На миг битва приостановилась вокруг нас, все замерли. Фейт смотрела на меня с удивлением, которое быстро сменилось триумфом и невыносимой болью.
— Мы не можем позволить им забрать тела, — заявила она внезапно и вскинула голову. Ее короткие волосы разлетелись, как грива боевого жеребца. — Солдаты Бернса, ко мне! — воскликнула она, и нельзя было не подчиниться ее приказу.
Я взглянул на Фейт, но перед глазами у меня все плыло и двоилось. Я смутно слышал, как Целерити говорит старшей сестре:
— Многие лета герцогине Бернса!
Я заметил, какими взглядами они при этом обменялись. Ни одна из дочерей герцога не надеялась пережить этот день. Потом кучка воинов Бернса вырвалась из битвы, чтобы присоединиться к ним.
— Мой отец и моя сестра. Унесите их тела! — приказала Фейт двоим из них. — Остальные ко мне.
Целерити с удивлением посмотрела на тяжелый топор в своих руках и нагнулась, чтобы поднять привычный легкий клинок.
— Туда, мы нужны там! — крикнула Фейт, и Целерити побежала вслед за ней, чтобы прикрыть отступление.
Я смотрел, как уходит Целерити, женщина, которую я не любил, но которую всегда буду уважать. Всем сердцем я хотел отправиться вслед за ней, но не мог удержать перед глазами эту сцену. Все стало темным и смутным. Кто-то схватил меня.
В голосе, который раздался в моем сознании, звучало удовлетворение. Уилл, в отчаянии подумал я, и сердце мое упало.
— Но вы же это делаете, — возразил я и услышал только слабый звук собственного голоса.
Я открыл глаза. За единственным окном было темно. Может быть, прошли мгновения, может быть — часы, я не знал, но был безмерно благодарен судьбе за то, что у меня еще есть время для сна, потому что от усталости не мог пошевелить и пальцем.
Проснувшись следующим утром, я не сразу понял, где нахожусь. Я очень давно не просыпался в постели, и даже запах собственного чистого тела показался мне незнакомым. Я заставил себя сфокусировать взгляд на сучках в потолочной балке. Через некоторое время все встало на свои места: я в трактире, недалеко от Тредфорда — и Регала. Почти в ту же секунду я вспомнил о гибели герцога Браунди, и сердце бешено заколотилось в груди. Я зажмурился, защищаясь от воспоминания об этой битве, и голова у меня тут же запульсировала от боли. На мгновение меня охватила злость на Регала: это он был во всем виноват, это он был причиной трагедии, разбившей мое сердце и оставившей меня дрожащим и ослабевшим. Я надеялся этим утром проснуться сильным, отдохнувшим и готовым убивать, а проснулся настолько разбитым, что едва мог повернуться на другой бок.
Через некоторое время появился мальчик трактирщика с моей одеждой. Я дал ему еще два медяка, и вскоре он принес мне поднос. Вид и запах миски с кашей вызвали во мне отвращение. Теперь я понял, на что всегда жаловался Верити в летнее время, когда он при помощи Силы не подпускал пиратов к нашим берегам. Единственное, что заинтересовало меня на подносе, это кружка и котелок с горячей водой. Я выбрался из постели, сел на корточки и вытащил из-под кровати мой сверток. Перед глазами у меня мельтешили цветные пятна. К тому времени, когда я раскрыл сверток и нашел эльфийскую кору, я дышал тяжело, как после долгого бега. Мне понадобились все мои силы, чтобы, невзирая на разбитость, собраться с мыслями. Подгоняемый пульсирующей головной болью, я накрошил в кружку побольше коры — почти столько же, сколько Чейд давал Верити. Все время с тех пор, как волк оставил меня, я страдал от снов Силы. Как бы я ни укреплял свои стены, это не помогало. Но сон прошлой ночи был самым страшным за долгое время. Должно быть, дело было в том, что я делал руками Целерити. Эти сны страшно истощали меня физически и душевно, и запасы эльфийской коры катастрофически уменьшались. Я нетерпеливо смотрел, как кора окрашивает кипящую воду. Как только я перестал видеть дно кружки, я поднял ее и выпил. Горечь почти лишила меня дара речи, но я снова залил лежащую на дне кружки кору водой.
Эту вторую, менее крепкую порцию я выпил медленнее, сидя на краю кровати и глядя в окно. За окном простиралась плоская речная равнина. Я видел зеленые поля и стада молочных коров на огражденных пастбищах вокруг Пома, а еще дальше я заметил дымки, поднимавшиеся от маленьких ферм, расположенных вдоль дороги. Никаких болот, никаких диких открытых пространств между мной и Регалом. Теперь я буду путешествовать как человек.
Головная боль стала утихать. Я заставил себя съесть остывшую кашу, не обращая внимания на отчаянные возражения моего желудка. За еду уплачено, и мне необходимо восстановить силы. Я переоделся в чистую одежду, которую вернул мне мальчик. Она действительно была выстирана на совесть, но больше ничего хорошего о ней нельзя было сказать. Обтрепанная рубашка сильно выгорела на солнце, гамаши протерлись на коленях и стали мне малы. Засунув ноги в самодельные сапоги, я вдруг понял, какими жалкими они были. Я так давно не задумывался о том, как выгляжу в глазах других, что теперь испытал потрясение, обнаружив себя одетым беднее любого баккипского нищего. Неудивительно, что минувшим вечером люди смотрели на меня с жалостью и отвращением. На их месте я чувствовал бы то же самое по отношению к такому оборванцу.
Мысль о том, чтобы спуститься вниз в столь жалком виде, заставила меня поежиться. Я мог бы переодеться в теплые вещи, которые взял с собой в дорогу, но тогда придется потеть весь день. Здравый
