Склероз
Маменька моя, 1948 года рождения, проработала в этом НИИ двадцать пять лет. Вольнонаемной, конечно. А вот среди офицеров типа того же Вовы — лучшего штурмана — встречались и те, кто были еще выпускниками кадетских корпусов.
Когда мама только пришла устраиваться на работу, ей было чуть за двадцать, поэтому со старой гвардией она проработала так долго, что они уже начали считать ее за свою.
— Людочка, а где вы сейчас живете? — вопрошает коллега.
— На проспекте Максима Горького.
— А до этого где жили?
— На Гороховой.
— А в школу какую ходили?
— На Фонтанке.
— А помните, на углу Гороховой и Фонтанки городовой стоял?
(Надо отметить, что в школу этот карапуз бегал мимо городового в 1916 году.)
Его коллега и ровесник нежно берет его под локоток, отводит в сторону и говорит с укором:
— Сеня, ты совсем сошел с ума. Что ты спрашиваешь у девочки, как она может это помнить? Сеня, ты старый маразматик!
После чего этот, который в здравом уме, обращается к маме:
— А сейчас, сейчас вы живете напротив зоопарка? — и, получив положительный ответ, спрашивает: — А помните, как в 1942 году там, напротив вас, американские горы горели?
На что мама как честная женщина говорит, что помнит это все прекрасно, а также в ее памяти надежно отложился проезд танковой колонны по проспекту в 1944-м. Особенно ее впечатлили искры, выбиваемые траками из булыжников мостовой…
«Крылья, ноги, хвосты»
В общем и целом, часть характеризовал один эпизод.
Страна праздновала День Военно-морского Флота. И мамины сотрудники тоже праздновали, что они, хуже людей, что ли? Они сначала на работе праздновали, потом поехали на Невский гулять и тоже праздновать. В форме.
А один блестящий офицер так напраздновался, уже отколовшись от коллектива, что прям в форме и при эполетах стал в девять вечера отливать на угол гостиницы «Октябрьская». И его, офицера в парадной форме, с кортиком, под белы ручки приняли другие офицеры, милицейские. И передали с рук на руки патрулю. А патруль (тоже, надо заметить, при параде) отвез надежду русской армии в комендатуру.
Позор части! Два дня народ клубился в курилках, и все разговоры были только вокруг этого случая. Состоялся Суд офицерской чести, где виновника журили за несдержанность в физиологических отправлениях. На что он, уже трезвый, только мекал:
— А лучше было бы в штаны?..
Потом его ругали за несдержанность в лексических отправлениях. Оказывается, он лексически отправлялся и на милицию, и на патруль, и даже на коменданта. Тут он уже счел за лучшее промолчать.
А потом было общее собрание части. Где матушкин отдел лишили звания «Отдела коммунистического труда». Вроде мелочь, но премии накрылись. Обидно.
Собрание закончилось, нарушитель убежал, стыдясь товарищей. Остальные, обсуждая происшествие, направились к выходу. Маменька с подругой впереди, остальные отдельские сотрудники, все сплошь мужчины, позади.
И тут наконец господа офицеры пришли к единому мнению, которое выразил один:
— Да ну, мужики, фигня все это. Зато — смотрите: у наших девочек ноги — самые красивые!
Правильный вывод, я считаю.
«Нинка как картинка…»
Вот пока суть да дело, пока я вам тут про офицеров рассказывала, нам же дом отремонтировали! И мы въехали — наша с родителями квартира на третьем этаже, бабушка Нина Леоновна и Олино семейство — на втором. Да и соседка наша Капа с сыном Юрой, кто не забыл, тоже тут же, но на пятом. А если пройтись по другим этажам — тоже встретишь бывших соседей, много, оказывается, было тех, кто не согласился ни на какой другой вариант. Над нами, на четвертом этаже, например, оказалась Нинка с мамой и дочкой.
Надо заметить, что из детей я была самая старшая, поэтому как бы приближалась к женской части нашей когорты. И многое из того, что проходило мимо детей, от меня не скрывалось.
Итак, Нинка. Я восхищалась ею тогда, восхищаюсь и сейчас. Как «Женщиной как таковой» и «Блондинкой в полном смысле слова». Вот это была настоящая «Чистая линия», что бы ни говорила нам сегодня реклама.
Она была несколько раз замужем, причем за мужчинами гораздо старше себя (старше — это минимум лет на сорок, а то и на сорок пять), и получала от этого настоящее удовольствие. Будучи даже верна своим мужьям в краткие периоды брака, она была искренне блядовита в промежутках. Старые мужья дарили ей подарки, содержали, снабжали деньгами, а она жила в полной уверенности, что уж старых козлов, которые будут носить ее на руках, на ее век хватит. Среднего роста, тонкокостная, с большой грудью, крутыми бедрами и тонкой талией — она всегда была нарасхват.
А теперь несколько фактов из жизни женщины.
Один из старых мужей подарил ей шубу из леопарда. Нет, вы представляете, что такое в восьмидесятые годы двадцатого века было иметь шубу из леопарда? Когда Нинка выходила в ней на улицу, бабы падали и складывались в штабеля от зависти. Шуба была длинной, роскошной, муж привез ее откуда- то из глубин Африки, будучи там в командировке (он был, кстати, неоднократным олимпийским чемпионом. Сколько раз и в каком виде — не скажу).
Заходим мы к ней как-то кофе испить, и что же мы видим? На полу разложена шуба, а Нинка ползает вокруг нее на коленях и маникюрными ножницами отстригает половину. Пока мы поднимали челюсти с пола, Нинка подняла голову, сдула непослушную прядь, упавшую на глаз, и сказала:
— Только что слышала по телевизору: в этом сезоне в моду входят полушубки!
Нинка в промежутках между браками очень увлекалась театром. Мариинским. И ходила на спектакли по контрамаркам, одновременно переимев всю мужскую часть труппы. Периодически она приглашала своего очередного любовника со товарищи к себе домой, где они выпивали, потом гости пели оперные арии у нас на лестнице, а потом соседи пугались, когда в темноте подъезда хорошо поставленный бас гремел на всю лестницу: «Эх, не нае…уться бы!..», а после этого исполнял «Блоху» со всей оперной мощью.
Надо отдать должное, когда Нинка находилась в связи с кем-то из труппы, она, как честная женщина, ходила на все спектакли хахаля (правда, практически никогда не досиживала до конца, да и приходила не к
