обрывками…
— Глупости, — сказал Генрих, протягивая Инне руку. — Я проведу. Знаешь, Инна, хоть и говорят про равноправие, но только вампиры могут… И пока мы живем в этом мире и в этой стране, мы всегда будем правы.
Его пальцы были прохладными и сухими. Как змеиная кожа.
— Я могу, как ты? — спросила Инна.
— Да, — ответил он.
Кожа, похожая на змеиную. Взгляд с кровавым отблеском. Власть. Какая угодно. Небрежное «кыш» — и стая оборотней пятится, скуля по-щенячьи. Несколько слов — и новый закон уже принимают в парламенте, и миллионы следят за движением твоих губ на телеэкране. Не зыбкая тропа из цветных листьев над пропастью — сама пропасть, гулкая и черная, в которую восходишь бесконечно, поднимаясь выше и выше над жалкими фигурками остальных… И единственная плата — кровь. Чужая, не твоя. Плата за каждый твой шаг. Кровь, дыхание и жизнь — случайных прохожих, знакомых, друзей и любимых… Тех, кто мог бы стать твоими друзьями и любимыми, если бы ты не забыл, что такое любовь…
Инна попятилась. Вытерла ладонь, касавшуюся руки Генриха, о платье…
…Огненно-алый фейерверк взметнулся, заслонил Генриха и рухнул вниз. Ветер кинулся в ноги соскучившимся псом, ткнулся в колени; услужливо подравнял на аллее ковер из разноцветных листьев.
— Привет, — сказал Сережа. Махнул рукой — быстро метнулись ловкие пальцы, ухватили из воздуха кленовый резной лист — ярко-желтый, с изумрудными прожилками.
— Привет, — ответила Инна, принимая подарок.
— Ты бы знала, как это здорово, — Сережа обнял Инну, заглянул в лицо. Его улыбка была милой и веселой, — чуять запахи, вкус. И бежать. Так здорово бежать. Ветер и небо… Побежали?
Они побежали рядом, держась за руки и смеясь. Не по призрачной тропе над пропастью — по яркому веселому ковру из цветных листьев. Тысячи новых оттенков. Как будто мир был черно-белым, как в старинных фильмах, а потом стал цветным. Так красиво. Восхитительно вкусно. Как свежеиспеченный яблочный пирог по сравнению с засохшей коркой хлеба…
Инна запнулась. «Ты оставил меня там, на этой улице. Бросил на забаву оборотням», — она хотела сказать это Сереже, но не смогла отличить его от остальных. Потому что вдруг оказалось, что они бегут в стае — сотни веселых ярко-рыжих лисиц, а впереди — добыча. Уродливые, спотыкающиеся двуногие, сладко пахнущие страхом. И так весело смеяться и глотать этот страх, крики, слезы…
Инна остановилась. Рыжая пушистая шкурка таяла клочьями тумана. Инна поежилась, чувствуя себя голой и замерзшей. Те, двое, за которыми бежала стая, медленно поднимались с земли. Девушка, очень похожая на Инну, и маленький щуплый мужчина со смешными растрепанными волосами.
Инна шагнула к ним. Оглянулась. Стая смотрела на нее требовательно и недоуменно. Мол, ну что же ты? Наша? Или нет? Они еще улыбались — острозубыми ласковыми улыбками, готовыми в любой момент превратиться в хищные оскалы… Где-то там среди них, наверное, был Сережа. Но сейчас его было не узнать… Инна попятилась.
— Идите, — крикнул мужчина. — Я их отвлеку.
Девушка вцепилась в руку Инны, почти повисла на ней. Пожаловалась тихо:
— А я ведь даже не знаю его имени…
Лисицы взвыли, кидаясь на людей. Девушка, которая только что поднялась с земли, закричала от страха.
— Не бойся, — сказала ей Инна. — Сейчас уже не их время.
И спокойно пошла навстречу зверям. Лисицы летели мимо — пушистые хвосты, белые лапки, веселые глаза; струилась огненная река, утекала по своей разноцветной дороге…
Девушки пошли, поддерживая друг друга.
Над пропастью по призрачной тропе, сложенной из осенних листьев…
«Какая она слабая, — удивилась Инна, обнимая своего дрожащего от страха двойника. — Как она раньше была без меня?..»
Мама поднялась Инне навстречу. Напряженно вгляделась в лицо. Потом улыбнулась, подхватила дочь за локоть, когда та покачнулась.
— Я не понимаю, — пробормотала Инна.
— Пойдем, — мама повела ее к выходу.
Ветра сегодня не было. Парк, наполненный тишиной и солнцем, сиял как драгоценная золотая чаша ма?стерской чеканки. Кленовые листья рисовали причудливый узор на нежно-голубом небе.
— Что, у меня не получилось? — спросила Инна. — Я не прошла инициацию?
— Получилось, — улыбнулась мама. — Ты осталась человеком.
— Так бывает?
— Иногда.
Время от времени с дерева слетал лист — сам по себе, а не сорванный жадной рукой ветра, — неторопливо скользил по воздуху, будто выбирая, куда приземлиться — на руку, плечо или под ноги… Разноцветный ковер сегодня не расползался, а весело пружинил, звал идти дальше и дальше…
— А ты?
— И я, — ответила мама.
Инна сжала плотнее ее локоть, опустила глаза. Ей было стыдно. Всю жизнь она считала маму трусихой, которая так и не решилась на инициацию. На то, чтобы заглянуть в глаза самой себе, понять свою суть и воплотить ее в верном облике. Трусихой, которая живет с вампиром, продавая себя в обмен на спокойную, сытую, защищенную жизнь.
Сколько надо мужества, чтобы остаться человеком рядом с вампиром? Чтобы снова выбрать слабую, уязвимую человеческую жизнь, когда тебе предлагают сотни других жизней — бессмертных, веселых, беззаботных, всесильных…
— Почему ты не говорила? — спросила Инна.
— Я хотела, чтобы ты выбрала сама, что тебе надо. Сама выбрала себя. Понимаешь?
— Да. А почему вообще об этом не говорят?
— Понимаешь… многие считают, что это стыдно — оставаться человеком. Стыдно и глупо. Говорят, сейчас другое время. Люди не в цене. Они никому не нужны. Они ничего не могут добиться. Самый жалкий вампир или оборотень всегда окажется успешнее.
— Но ведь так и есть?
— С точки зрения вампиров и оборотней — да. И знаешь, именно они и стараются внушить всем эту мысль. Заставить нас стыдиться самих себя.
— Зачем?
— Думаю, они нас боятся.
— Они — нас? — недоверчиво улыбнулась Инна.
— Да. Они не понимают, зачем оставаться людьми, ведь это сейчас так опасно, невыгодно и неудобно. Не понимают и поэтому боятся.
Тропинка повернула и вынесла Инну с мамой на широкую аллею.
