В середине XX в. олигархические преторианские режимы все еще можно было встретить в некоторых наиболее отсталых латиноамериканских и ближневосточных обществах. На другом конце спектра в Аргентине появилось массовое преторианство в форме перонизма; к нему предстояло прийти в будущем большинству модернизирующихся стран. Большинство преторианских обществ в Азии, Африке и Латинской Америке находилось в середине пути расширения границ политической активности. Социальные корни радикального преторианства лежат в разрыве между городом и селом. Первый приходит на смену второму в качестве главной сцены политического действия и становится постоянным источником политической нестабильности. «Усиливающееся влияние» города в политической жизни села ведет, как предсказывал Харрингтон, к ослаблению политического порядка21. В радикальном преторианском обществе город не может обеспечить фундамент для стабильного управления. Масштабы нестабильности зависят от того, в какой мере правительство может и желает использовать село для сдерживания и умиротворения города. Если оно может проложить мост между городом и селом, если оно может мобилизовать поддержку со стороны сельских районов, то оно сможет сдержать и перенести городские брожения. Если село пассивно и безразлично, если и сельская элита, и сельские массы отстранены от участия в политике, то правительство оказывается заложником городских беспорядков и действует по указке городской толпы, столичного гарнизона и студентов столичного университета. Если же село выступает против политической системы, если сельские массы оказываются мобилизованными на противостояние существующему строю, то правительство сталкивается уже не с нестабильностью, а с революцией и перспективой фундаментальных перемен. Отличительной чертой радикального преторианства является городская нестабильность. Стабильность этой нестабильности есть следствие того, что село исключено из политической жизни.
Выступление более прогрессивных, прозападных или радикальных офицеров, приводящее к свержению традиционных политических институтов или олигархического правления, открывает путь для вхождения в политику других элементов среднего класса. Между свержением монархии или олигархии силами военных и появлением на политической сцене других групп среднего класса может, однако, пройти немалый промежуток времени. На этом раннем этапе радикального преторианства политическая жизнь обычно характеризуется постоянными интригами и конфликтами между слабо структурированными группами, состоящими в основном из военных. Так, например, обстояло дело в Турции в период между 1908 и 1922 гг. и в Таиланде в течение трех десятков лет после «революции 1932 г.». Так же обстояло дело и в Латинской Америке после «прорывных» переворотов. Клики полковников и генералов при этом борются за власть, но ни одна из них не может обеспечить достаточно надежную опору для своей власти, поскольку не желает вступать в диалог (и делиться властью) с кем-либо за пределами армии и мобилизовать на свою сторону другие общественные силы. Но после того, как ослабевают традиционные источники легитимности, на смену военным в конечном счете приходят другие группы среднего класса, которые стремятся участвовать в политике, следуя собственными путями. Среди них техническая и гуманитарная интеллигенция, торговцы и промышленники, юристы и инженеры. Две наиболее активные общественные силы в преторианской системе на среднем уровне ее развития — это обычно интеллигенция и особенно студенты, с одной стороны, и военные, с другой. Между участием студентов в политике и участием в ней военных наблюдается высокая корреляция. Оба эти явления характерны для преторианского общества.
В радикальном преторианском обществе диверсификация политической активности приводит к тому, что формы политического действия сильно различаются при переходе от одной группы к другой. Группы, участвующие в жизни политической системы, намного более политически специализированы, чем это имеет место в более развитой и интегрированной политической системе. В то же время, однако, эти группы отличаются меньшей функциональной специализацией и дифференциацией, нежели в более развитой системе. В университете, к примеру, и работа преподавателей, и обучение студентов организованы на принципах неполной занятости. Университет часто не обладает высокой степенью корпоративной идентичности, и основные университетские функции — обучения и исследования — менее развиты и менее престижны, чем другие выполняемые им функции, политические и социальные. Уважение к образованию и академическим ценностям может находиться на низком уровне; студенты могут рассчитывать на то, что их жизненный успех будет определяться социальным статусом или простым подкупом; профессора могут назначаться исходя из неакадемических соображений. Речь, короче говоря, идет о том, что достигнут лишь очень низкий уровень институциализации академических ценностей. Как академический институт, призванный выполнять особые функции в обществе, университет может не иметь достаточной степени институционной автономии.
Это отсутствие функциональной автономии, однако, нередко сочетается с высокой степенью политической автономии. Во многих странах Азии и Латинской Америки, к примеру, университет признается лежащим вне пределов сферы действия полиции. Действия, которые считаются незаконными и запрещены за пределами университетского городка, не преследуются, если они совершаются на территории университета. «В царской России, — пишет Липсет, — согласно правилам действовавшей временами университетской автономии нелегальные революционные группы могли проводить свои встречи на университетской территории, и полиция не имела права вмешиваться. В Венесуэле в недавние годы террористы извлекали выгоду из этой традиции университетской автономии, используя университетскую территорию как место убежища от полиции»22. Политическая автономия студенчества есть до некоторой степени пережиток корпоративной автономии студенчества и других гильдий, которая существовала в эпоху Средневековья. Автономия студентов есть отчасти следствие того, что традиционно они рекрутируются из высших классов. У юношества, происходящего из рядов истеблишмента, больше возможностей для его подрыва, чем утех, кто лишен таких связей. «Можем ли мы направить на них наши пулеметы? — вопрошал один из офицеров иранской полиции в разгар крупной студенческой демонстрации против режима. — Мы не можем этого сделать. В конце концов, это наши дети»23. Наследие традиции в виде корпоративных привилегий и социального статуса дает в модернизирующемся обществе университету, его преподавателям и студентам ту политическую базу, которой у них нет в обществе современном.
То сочетание функциональной зависимости и политической автономии, которое характеризует положение университета в преторианском обществе, еще более выражено в случае вооруженных сил. Профессионализм военных невысок; военные ценности, как и ценности академические, подчинены соображениям другого рода. На военную сферу оказывают влияние социальные, политические, экономические факторы. В то же время прилагаются незаурядные усилия для защиты политической автономии вооруженных сил. Считается, что вооруженные силы не находятся в прямом подчинении гражданских политических лидеров; их бюджеты обычно закреплены в конституции или обычаем; им принадлежит почти или полностью контроль в отношении собственной внутренней деятельности; члены кабинета, осуществляющие руководство вооруженными силами, назначаются из их рядов. Армия, как и университеты, жертвует функциональной автономией ради политического влияния. Политические руководители, бессильные добиться исполнения своих решений в университетах, едва ли могут этого добиться в отношении армии.
Преобладающие формы политического действия в радикальном преторианском обществе — подкуп, забастовки, демонстрации, перевороты — все это способы скорее давления на власти, нежели осуществления власти. Это не формы государственного действия или действия со стороны образований, в основе своей политических; это способы действия, характерные для образований, основные функции которых в теории не являются политическими. Поэтому участие этих групп в политике сильно меняется со временем. В политической системе с высоким уровнем институциализации участие групп в политике варьирует в соответствии с циклом выборов и созывов выборных институтов, а также в связи с появлением проблем и их исчезновением с повестки дня. Усилия, предпринимаемые некоторой группой участников политической игры для того, чтобы выиграть выборы или провести законопроект, вызывают аналогичные действия со стороны других групп. В результате участие расширяется; но обычно оно принимает единообразные формы и выражается через одни и те же институционные каналы. В преторианском обществе участие общественных групп в политике также обычно усиливается и ослабевает одновременно. Однако политическое действие одной группы вызывает к жизни другую форму политического действия со стороны другой группы. Последняя, в свою очередь, может подвигнуть третью к каким-то еще формам
