выступил пот, нестерпимо хотелось оказаться под прохладными струями душа. Джон поднялся с постели, стараясь не разбудить Мишель, и чисто мужская улыбка коснулась его твердых губ, когда он бросил последний взгляд на женщину, спящую в его постели. Ему не хотелось покидать ее ни на секунду, рядом с ней он забывал обо всем. Ничто не имело значение, когда он любил ее.
Джон стоял под душем, чувствуя себя совершенно пресыщенным, и все же был вопрос, который мучил его. Он продолжал вспоминать ее голос, когда она произнесла «Я люблю тебя», и это воспоминание сводило его с ума. Она сказала это во сне, или знала, что это был он? Она никогда не говорила этого прежде, и не сказала этого снова. Неуверенность, словно нож засела в нем. Ему настолько было хорошо с Мишель в постели, что воспоминания о всех других женщинах давно исчезли. Вне постели… вне постели между ними всегда была дистанция, которую он не мог преодолеть. Было что-то, что Мишель упорно скрывала от него. Она любила кого-то еще? Это был один из ее прежних поклонников? Загорелый, искушенный завсегдатай модных курортов, который был вне ее досягаемости теперь, когда у нее не было денег? Эта мысль мучила его, потому что он знал, что такое любить кого-то, даже когда этот человек далеко, и годы проходят между их встречами. Знал, потому что любил Мишель все эти годы…
Его лицо скривилось, и он перекрыл кран излишне резким движением. Любовь. Боже, он любил ее в течение многих лет, и лгал себе, скрывая это чувство под враждебностью, объясняя простым желанием, но в то же время был беззащитен как младенец во всем, что касалось Мишель. Он был холодным как гвоздь, опасным бабником, который небрежно использовал и без сожалений бросал женщин, но ни одна из них не могла удовлетворить его голод. Ни одна из них не была женщиной, которую он хотел видеть рядом с собой всегда, женщиной, которую он любил. Теперь Мишель принадлежала ему физически, но не мысленно, не эмоционально, и он безумно боялся потерять ее. Руки Джона дрожали, когда он вытирал полотенцем свое мощное тело. Так или иначе, он должен заставить ее полюбить его. Он использует любые средства, необходимые, чтобы удержать ее, будет любить ее, заботиться о ней, лелеять. Он сделает все, чтобы Мишель не могла и подумать ни о каком другом мужчине кроме него. Интересно, она убежит, если Джон признается ей в своих чувствах? Если бы он признался, то ей было бы неловко слышать это? Джон помнил, что чувствовал всякий раз, когда женщина пыталась цепляться за него, хныкая, что любит, умоляя его остаться. Он чувствовал затруднение, нетерпение, жалость. Жалость! Он не сможет вынести жалости Мишель! Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным прежде. Он был высокомерен, нетерпелив, решителен, Джон привык, что его работники подскакивают, когда он отдает приказы. И сейчас ему непривычно было обнаружить, что он не может управлять своими чувствами. Раньше он слышал о том, как любовь делает из сильных мужчин слабаков, но не понимал как это возможно до сих пор. Слабак? Черт, да он просто в ужасе!
Голый, он возвратился в спальню, надел нижнее белье и джинсы. Мишель была магнитом, притягивая его взгляд снова и снова. Боже, она была восхитительно прекрасна, Джон не мог оторвать взгляда от бледно-золотистых волос, мерцающих в ярком солнечном свете, от ее обнаженной сияющей кожи. Она лежала на животе, засунув руки под подушку, открывая его взгляду гибкую спину, упругие бедра и длинные ноги. Джон восхищался ее изящными линиями и женскими изгибами, и в нем росло нестерпимое желание дотронуться до нее. Она что, собирается спать весь день?
Джон пересек комнату, подошел к кровати и сел на край, погладив рукой ее голое плечо.
- Проснись, лежебока. Сейчас почти два часа дня.
Мишель зевнула, глубже вжимаясь в подушку.
- И? - Ее рот изогнулся в улыбке, поскольку она отказывалась открыть глаза.
Он тихо рассмеялся.
- И пора вставать. Я не могу даже одеться, когда ты лежишь здесь и притягиваешь меня…
Джон прервался, нахмурившись, заметив маленький белый шрам, на атласном плече под своими пальцами. Она лежала голая под яркими лучами солнца, и на минуту он подумал, что ему, возможно показалось. Потом он увидел другой, и тоже коснулся его. Его пристальный взгляд перемещался, находя все больше шрамов портящих совершенство ее кожи. Они были по всей ее спине, даже на пояснице и нижней части бедер. Его пальцы коснулись каждого, медленно перемещаясь от шрама к шраму. Мишель застыла под его руками, не двигаясь, не смотря на него, даже не дыша. Ошеломленный, Джон попытался представить, откуда на ее коже могли появиться эти маленькие шрамы в форме полумесяца. Случайные порезы, битым стеклом, например, все же не могли быть такого одинакового размера и формы. Порезы были не глубокими, рубцы еле заметны, и почти не чувствовались на ощупь. Поэтому он не почувствовал их раньше, хотя касался каждого дюйма ее тела. Но если они не были следствием несчастного случая, это означало, что кто-то намеренно причинил Мишель боль. Джон глубоко втянул в себя воздух и резко выдохнул сквозь стиснутые от гнева зубы. Он выругался, его голос был тихим и ровным, но три слова, которые он произнес, рассекли воздух подобно кинжалу:
- Кто сделал это?
Лицо Мишель стало белее снега, когда она посмотрела в его глаза. Джон выглядел смертоносным, его глаза сверкали холодной свирепой яростью. Он притянул ее к себе, пока они не соприкоснулись нос к носу, и повторил свой вопрос, четко выговаривая каждое слово:
- Кто сделал это?
Ее губы дрожали, Мишель беспомощно смотрела на него. Она не могла говорить об этом, и только прошептала:
- Это не…
Мишель закрыла глаза, их жгли слезы, просачивающиеся из-под век. Отчаяние и позор разъедали ее, но она знала, что Джон не позволит ей уйти, пока она не ответит. Ее губы дрожали столь сильно, она могла только прошептать:
-Джон, пожалуйста!
- Кто?
Ее лицо исказила гримаса боли, и Мишель смирилась, отворачиваясь.
- Роджер Бекман. Мой бывший муж. - Было невероятно трудно произнести эти слова, они словно душили ее.
Джон снова выругался, тихо и очень витиевато. Мишель вначале пыталась вырваться, когда он сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени, но это было бесполезно, и вскоре она прекратила попытки. Сейчас ей хотелось уединения, хотелось вымыться, тереть свое тело под горячими струями душа, снова и снова, чтобы избавиться от постыдного прошлого. Но Джон не позволил ей уйти. Он держал ее, обнаженную, на своих коленях, не произнося ни слова, после того как перестал сыпать проклятьями, пока не заметил, что Мишель дрожит. Солнце пекло нещадно, но ее кожа была холодной. Джон стянул простыню с кровати и завернул в нее Мишель. Он чувствовал, как она напряжена и укачивал ее, поглаживая руками вверх и вниз по спине. Она казалась измученной. То, что он узнал, продолжало пульсировать в голове, и Джон дрожал от черного гнева, подобного которому никогда не знал прежде. Если бы он был в состоянии достать этого слизняка прямо сейчас, то убил бы его голыми руками, наслаждаясь каждой минутой этого. Он думал о Мишель, сжимающейся от страха и боли, о ее хрупком теле, дрожащем от ударов, и красный туман ярости заволок его сознание. Неудивительно, что она попросила, чтобы он не причинил ей боль в первый раз, когда занимался с ней любовью! После опыта с бывшим мужем было чудом то, что она вообще позволила ему прикоснуться к себе. Джон низко застонал, прижимаясь щекой к копне ее солнечных волос, его сильные руки крепко обнимали Мишель. Он не знал о чем говорить сейчас, и она тоже, но звука его голоса было достаточно. Его нежность нахлынула на нее, согревая израненную душу так же, как тепло его тела согревало ее холодную кожу. Джон продолжал держать ее в объятиях, успокаивая и давая ощущение защищенности своей близостью. Некоторое время спустя Мишель немного отодвинулась, тихо попросив, чтобы он позволил ей уйти. Джон подчинился, хоть и неохотно, не сводя глаз с ее бледного лица, когда она прошла в ванную и заперла за собой дверь. Он хотел двинуться вслед за ней, встревоженный тишиной. Его рука уже была на ручке двери, когда Джон остановился и взял себя в руки. Сейчас Мишель действительно нужно побыть одной. Он услышал звук душа, и терпеливо ждал, пока она не вышла. Мишель была все еще бледна, но выглядела немного лучше. Душ окончательно согрел ее, и она была одета в махровой халат, который всегда висел на двери ванной.
- Ты в порядке? – Тихо спросил он.
- Да. – Голос Мишель звучал приглушенно.
