Как ему не быть согласным, ведь он давно мечтает применить на практике свои теоретические исследования. С помощью молодого семинариста Айседора отбирает путем прослушивания десять красивых мальчиков с чудесными голосами, «самые чистые голоса в Афинах», заверяет семинарист, и начинается работа.
Репетиции проходят в большом салоне гостиницы «Англетер», любезно предоставленном дирекцией в распоряжение танцовщицы и ее брата. Через две недели они считают, что спектакль в основном готов. Слух об этом распространяется по всему городу. Студенты университета организуют в местном театре представление, вызвавшее восторженный прием. Услышав об успехе, король Георг I приглашает Дунканов выступить в Королевском театре. Айседора танцует «Просительниц» в сопровождении десяти хористов, одетых в разноцветные просторные туники. Прием ей оказан вежливый, но не более того. Принцессы не понимают ни слова из текста Эсхила, а музыкальные новации Раймонда, так понравившиеся студентам и преподавателям, оставляют аристократическую публику совершенно равнодушной.
Тем временем работы на Копамосе встали. Банковский счет Айседоры иссякал быстрее, чем росли стены храма. Дунканы узнали от одного крестьянина новость, которую до сих пор скрывали местные жители: Копамос — земля пропащая, воды нет на шесть километров в округе. По склонам горы Химет, весело журча, сбегают ручьи и речушки, с Пантелика ниспадают водопады, а вот Копамос упорно сохраняет свой засушливый нрав. Ни капли воды. Просто Сахара какая-то. Раймонд решает копать артезианский, колодец. Но чем глубже копали, тем тверже и суше была земля. Пришлось отказаться от плана строительства дворца Агамемнона и оставить его стены недостроенными.
Вскоре запасы денег иссякли, и Айседора собрала семейство на совет.
— Осталось денег на неделю жизни, не больше, — сказала она. — Скоро нечем будет платить за гостиницу и питание. Вижу только один выход: послать телеграмму Гроссу.
— Хороши мы будем, вернувшись! — простонал Раймонд.
— Копамос оказался безумным проектом, бездонной бочкой. Но мы еще вернемся в Грецию, потому что носим ее в груди с давних пор, не так ли? Теперь никто и никогда не сможет отнять ее у нас, поскольку она живет в наших душах. Где бы мы ни находились, куда бы ни направлялись, мы будем ее любить и почитать, как истинную отчизну.
Через три дня она получила ответ от Александра Гросса и целую серию контрактов в Вене и Мюнхене. В программе — «Просительницы» с хором детей из Греции. Железнодорожные билеты были заказаны на следующий же день.
В последнюю ночь Айседора не могла уснуть и отправилась к Акрополю. В амфитеатре Диониса она медленно обошла пустынный полукруг и присела на ступени. Вдруг ей показалось, что огромная бездонная воронка затягивает ее вниз. Только неумолчный звон цикад нарушал тишину. Серебристый луч луны освещал просцениум. Никогда благородное величие этого места не казалось Айседоре наполненным такой тайной. Подняв глаза, она увидела края амфитеатра, черной тенью выделявшиеся на фоне звездного неба. Впервые она почувствовала себя чужой в этом окружении, под этим небом, среди давно умерших богов, чье невидимое присутствие она ощущала. Ей показалось, что античный мир, которому она так много отдала, теперь смотрел на нее с жалостью, культура, которую она попыталась воскресить, мстила ей за ее смелость. Движимая своей страстью, она наивно полагала, что можно вычеркнуть двадцать веков истории, что достаточно одеться, как одевались древние греки, питаться, как они, говорить на их языке, исполнять их музыку и гимны, возродить их танцы, поклоняться их богам — и люди станут жить их жизнью. Она нарушила неумолимый закон времени, осквернила гробницу, где покоится в веках душа минувших цивилизаций, нерушимая тайна их существа.
Беспредельная наивность и слепая влюбленность мешали ей понять, что идея воскресить Элладу остается, несмотря на все усилия, лишь плодом ее воображения и ничем иным. То, чего ей удалось достичь, — это Греция 1900 года, типичное «Новое искусство», так же далекое от античной Эллады, как и от современной Греции. Греция с дункановским Парфеноном, дункановской мифологией, платонизмом, музыкой, танцами, костюмами…
«Я ошиблась самым ужасным образом, — говорила она себе, обхватив голову руками, — все наши мечты лопнули, как мыльные пузыри. Мы никогда не сможем думать и чувствовать, как древние греки. Никогда! Я всегда буду американкой из Сан-Франциско, родившейся двадцать пять лет тому назад, наполовину ирландкой, наполовину шотландкой, и всегда у меня будет больше общего с краснокожими индейцами, чем с детьми Зевса». Но из этой ошибки возникнет ее самое оригинальное творение: танец, истоком которого является греческое искусство.
Рассвет застал ее распростертой на каменной ступени, где она незаметно для себя уснула. Она встала, дрожа от холода, накинула шарф на плечи. Перед ней возвышались колонны Акрополя, освещенные первыми лучами солнца.
ГЛАВА IX
Приезд их небольшой группы в Вену не прошел незамеченным. Подобного никогда не видели под остекленной крышей вокзала «Сюдбанхоф». Впереди шел Александр Гросс с цветочными венками, за ним — все семейство Дунканов в туниках, а следом — десяток крикливых мальчишек в длинных белых одеяниях. Замыкал шествие семинарист в фиолетовом подряснике.
На этом сюрпризы для австрийцев не закончились. На первом представлении зрители переглядывались с недоумением, слушая древнегреческие хоры Эсхила, распеваемые на мотивы православных гимнов. Удивление достигло предела, когда объявили, что Айседора одна исполнит роли пятидесяти дочерей царя Даная.
— Ты надеешься выразить чувства пятидесяти дев сразу? — спросил ее Раймонд полушутя- полусерьезно.
— Не беспокойся, — ответила она ему. — Когда я танцую, у меня появляется дар разрываться на части.
Публика не была в этом уверена. В зале слышался шепот: «Это бессвязно», «Скандал!», «Спектакль безумцев», «И это называется танец?»
— Я бы отправил их всех к доктору Фрейду, — важно заявлял какой-то старик, поглаживая окладистую бороду.
— Ах, не говорите мне об этом человеке, — возражала соседка. — Он еще более умалишенный, чем его пациенты.
— Я полагаю, что фрау Дункан — объект для психоанализа. Кажется, так это называется, дорогая?
— Тихо, тихо! — протестовали с галерки.
К счастью, в Вене нашлось достаточно интеллигентов и передовых художников, способных понять, что пыталась выразить Айседора своим танцем. Писатель Герман Бар, один из вожаков «Молодой Вены», посвятил этому спектаклю несколько статей в газете «Нойе фрайе прессе». Он лично знал танцовщицу, поскольку встречался с ней два года назад, во время ее турне по Германии. Это был мужчина лет сорока с загорелым лицом и рыжеватой шевелюрой. Внимательно следя за новыми идеями и самыми смелыми экспериментами, он не мог оставаться равнодушным к революции, совершенной Айседорой в хореографии.
