больше предпочитает очаровательную незавершенность лица и грацию тела, только что вышедшего из детского возраста, эскиз, набросок, который зачастую бывает лучше законченного произведения. Будущий мужчина ее привлекает больше, чем уже состоявшийся. И то, что она выбрала именно такого, как Джон, не случайно. В любви не бывает случайностей.
ГЛАВА XVIII
Остановка в Нью-Йорке. Августин, брат Айседоры, присоединяется к ней, и они продолжают путешествие вместе: Баия-Бланка — Буэнос-Айрес (где студенты обучают ее аргентинскому танго) — Монтевидео — Рио-де-Жанейро — и снова Нью-Йорк. Повсюду имя Айседоры Дункан привлекает толпы зрителей. Одни хотят полюбоваться ее танцами, другие — увидеть своими глазами женщину, ставшую многогранным символом: скорбящая мать, революционерка, феминистка, женщина скандальной славы, королева экстравагантностей… В каждом городе пресса публикует ее заявления о любви, политике и войне. Журналисты проявляют нескромность. Как обычно, она отвечает откровенно, не заставляет себя упрашивать, считая, что лучше полностью использовать печать как рекламу, чем сохранять в тайне личную жизнь. Стыдливость ей кажется лицемерием. В сорок лет она чувствует себя свободнее, чем в двадцать. Ей нечего скрывать, не в чем себя упрекнуть. «Я всегда была верна мужчинам, которых любила, — заявила она журналисту в Рио-де-Жанейро, — и никогда не бросила бы ни одного из них, если бы они тоже были мне верны. Всех, кого я любила, я и сейчас люблю и всегда буду любить. Если же я их часто меняла, то в этом виноваты лишь легкомыслие мужчин и жестокость судьбы».
Скандальные газетенки мусолят последние ее похождения: группа боксеров, плывших с ней на одном пароходе, чьи тренировки на палубе она внимательно наблюдала, а потом развлекалась с ними в бассейне; юный аккомпаниатор Морис Дюмениль, не отходящий от нее ни на шаг, в том числе и в спальне; молодой черноокий аргентинец, с которым она всю ночь танцевала в обнимку в кабаре в Буэнос-Айресе.
— Итак, сеньора, говорят, вы влюбились в аргентинское танго? Не собираетесь ли вы включить его в вашу программу?
— Раньше я его никогда не танцевала. С первых же тактов этого волшебного танца я почувствовала, как мое сердце отвечает резкому и страстному ритму, чувственному, как долгая ласка, пьянящему, как любовь под небом тропиков, опасному и жестокому, как леса вашей прекрасной страны.
— Говорят, вас научил этому танцу некий студент.
— Совершенно верно. Очаровательный мальчик, он показал мне трущобы Буэнос-Айреса. Это захватывающе интересно…
— Что вы думаете о слухах относительно вашего якобы распутного образа жизни, о тех молодых людях, которые вас постоянно окружают? Ваше поведение вызывает резкую критику, в том числе в прессе консервативного направления, как в Европе, так и здесь.
— Мне плевать на то, что думают обо мне «добропорядочные» люди. Терпеть не могу ханжества. Ницше сказал: «Женщина — это зеркало». Так вот, я — зеркало, которое отражает людей и реагирует на внешние силы согласно своему инстинкту. Я подобна героиням «Метаморфоз» Овидия, я изменяюсь в своих чувствах и в характере по велению бессмертных богов.
Много слухов о ее баснословных контрактах, о целых состояниях, что уплывают у нее сквозь пальцы. Поговаривают, что она разорилась, обременена долгами. И действительно, она тратит миллионы на роскошные отели, пароходы, рестораны, дорогое шампанское, престижные автомобили. Ее гонорары свободно позволяют ей вести такой образ жизни. Но ведь у нее еще есть школа, которую надо содержать, ученицы, которых необходимо кормить, одевать, расквартировывать, надо платить воспитательницам, которых тридцать человек. На это уходит не менее двух третей ее доходов, а платит за все она одна.
Из Цюриха пришла телеграмма о том, что последний перевод от нее не поступил из-за военных действий, и директриса пансиона, где расквартированы ученицы, выставила их на улицу. Айседора умоляет Августина немедленно отправиться в Женеву с необходимым количеством денег. У нее самой не хватает средств заплатить за гостиницу, и приходится оставить в залог свои чемоданы. К счастью, в Монтевидео выручает деньгами менеджер. До следующего раза…
Ее собственное турне проходит без особых приключений. Только в Буэнос-Айресе зрители потребовали деньги обратно и пригрозили бойкотировать представления, потому что Айседора посмела танцевать под музыку национального гимна освобождения Аргентины. Зато она каждый вечер срывает аплодисменты в честь Франции и ее союзников, поскольку танцует «Марсельезу» с трехцветным знаменем в руках.
Как всегда, самые горячие ее поклонники — студенты, люди интеллектуальных профессий, художники в душе. Бывают вечера, когда из-за латиноамериканского темперамента театр превращается в арену, где поклонники и противники танцев Айседоры не только спорят до хрипоты, но и доходят до кулачного боя. Это стало уже традицией. Айседора по-прежнему — артистка, вызывающая самые противоречивые оценки. Одни превозносят ее до небес и видят в ней жрицу нового искусства, другие сурово осуждают, называя ее танец «суетливыми движениями сомнительного свойства наивной американки», «немецкой хромолитографией, срисованной с античного фриза», «бордюрчиком для обоев мюнхенского производства, скопированным с греческой вазы», «гигиеническими упражнениями в санаторном душе» или «непонятной и нелепой жестикуляцией человека, не знакомого ни с танцем, ни с музыкой».
Такие вот любезности расточает в ее адрес музыкальный обозреватель газеты «Тан» и в заключение пишет: «Нет более точного признака упадка вкуса и ума, чем этот отказ от традиций, составляющих силу и гордость искусства целого народа».
Сойдя на берег в Нью-Йорке, Айседора сразу же звонит своему другу фотографу Арнольду Джентеру. О чудо! Ей отвечает Зингер, по чистой случайности зашедший в то утро в ателье Джентера.
— Как я рад слышать вас! Как поживаете, Дора?
— Как человек без гроша в кармане, которому нечем заплатить за свой багаж, задержанный таможенниками. Я звоню Арнольду, чтобы он выручил меня, одолжив несколько долларов.
— Где вы?
— В порту. Я приехала из Рио.
— Никуда не уходите, я сейчас приеду.
Через несколько минут он уже рядом. Не теряя ни минуты, вызволяет ее багаж и отправляет его в отель «Астория». Она следит за ним, пока он разговаривает с таможенниками. Он, как ей кажется, стал еще значительнее, властнее. «Какая мощь! — думает она. — Что может остановить такого человека?»
Так Лоэнгрин, ее герой, в очередной раз приходит на помощь ей, бедной Эльзе, потерянной в царстве гигантских кранов, вагонов, грузовиков и докеров, среди паутины железнодорожных путей, в толпе безразличных пассажиров. Закончив все формальности, он подходит к ней.
— Раз уж мы встретились, — говорит он ей, — не будем больше терять друг друга из виду.
И, взяв ее под руку, уводит с собой. Она зябко прижимается к его плечу. Доверчивая. Успокоившаяся. Джентер ждет их в своей студии. Оттуда они втроем едут отпраздновать встречу в «Риверсайд-драйв». После плотного обеда, обильно запиваемого шампанским, Зингер сообщает, что он решил снять на один вечер «Метрополитен-оперу» для бесплатного представления в честь Айседоры.
— Ты с ума сошел, Лоэнгрин. Такие вещи не делаются с кондачка.
— Я займусь этим.
Всю вторую половину дня и вечер он занимается рассылкой приглашений всем знаменитостям Нью- Йорка в мире искусств. Через неделю актеры, драматурги, композиторы, певцы, кинодеятели — все упомянутые в «Справочнике деятелей искусства» — подъезжают к парадной лестнице «Метрополитен» под любопытными взглядами зевак, выстроившихся в два ряда, чтобы увидеть вблизи звезд в вечерних туалетах. Никогда еще Айседора не имела такого успеха. А когда в заключительном акте она танцует под мелодию «Марсельезы», аплодисменты долго не утихают. Обычно сдержанный зритель, завсегдатай премьер, неистово кричит «Браво!», топает ногами, требует повторить «Марсельезу» и, стоя, завороженный, смотрит танец. Люди в зале обнимаются со слезами на глазах.
Накануне вечером, 2 апреля 1917 года, президент Вильсон объявил в конгрессе, что Соединенные
