Возможно, именно по этой причине все прочие диспетчеры называли Джимми Мендеса Джимми Епископом. Мендес был единственным диспетчером, который проводил все восемь часов смены на ногах, предпочитая не сидеть, а расхаживать взад-вперед, крутя в пальцах свой неизменный карандаш второй номер. Ведя переговоры с коммерческими лайнерами, следующими в Нью-Йорк, из кипучей кабины диспетчерской вышки, вознесенной на стометровую высоту над Международным аэропортом Джона Ф. Кеннеди, Мендес напоминал пастыря, беседующего со своей паствой. Важным инструментом для него был розовый ластик карандаша – этот ластик превращался в воздушные суда, которыми он управлял, и с его помощью Джимми Епископ создавал себе более наглядное представление о том, как располагаются в воздухе самолеты относительно друг друга, чем то, которое сообщало двухмерное изображение радарного экрана.
Экрана, где сотни душ каждую секунду давали о себе знать короткими звуковыми сигналами.
– Юнайтед шесть-четыре-два, возьмите вправо, курс один-ноль-ноль, поднимайтесь до тысячи пятисот метров.
Души… Нет, нельзя так размышлять, когда ты находишься у тарелки. Нельзя философствовать о душах, когда от твоего управления самолетами зависят их судьбы – судьбы множества людей, набитых в крылатые снаряды, что несутся на высоте нескольких километров над землей. И ведь охватить всю картину просто немыслимо: вот все самолеты на твоей тарелке, а вот все остальные диспетчеры, которые сидят вокруг и переговариваются с бортами, бубня кодовые обозначения в свои головные телефоны, а вот все самолеты на их тарелках, и ведь есть еще диспетчерская вышка соседнего аэропорта Ла-Гуардия… и все вышки всех аэропортов во всех других городах Америки… и диспетчерские вышки по всему миру…
За плечом Епископа появился Калвин Басс, зональный руководитель воздушным движением и непосредственный начальник Мендеса. Басс вернулся с перерыва раньше, чем следовало; собственно, он еще дожевывал последний кусок.
– Что у тебя с Реджис семь-пять-три? – осведомился Басс.
– Семь-пять-три сел. – Джимми Епископ быстро и остро глянул на тарелку, чтобы убедиться в собственной правоте. – Направляется к шлюзу. – Он сверился с расписанием, чтобы уточнить, к какому шлюзу определили 753-й. – А что?
– Судя по данным наземного радара, на «Фокстроте» застрял какой-то самолет.
– На рулежной дорожке «Фокстрот»? – Джимми вновь глянул на тарелку, убедился, что все его светлячки в порядке, и включил канал связи с 753-м. – Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.
Тишина. Он попробовал еще раз:
– Реджис семь-пять-три, это вышка, как слышите? Прием.
За спиной Басса материализовался его помощник, ведающий движением в зоне аэропорта.
– Проблемы со связью? – предположил он.
Калвин Басс покачал головой.
– Скорее, крупная механическая неисправность, – сказал Калвин Басс. – Мне сказали, что самолет стоит темный.
– Темный? – переспросил Джимми Епископ, радуясь тому чудесному обстоятельству, что механика по-крупному поднасрала им все же спустя несколько минут после посадки, а не до. И он мысленно пообещал себе сделать остановку по пути домой и поставить в завтрашних «Цифрах»[7] на 753.
Калвин подключил свой наушник к головному телефону Джимми.
– Реджис семь-пять-три, это вышка, пожалуйста, ответьте. Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.
Подождал, вслушиваясь. Ничего.
Джимми Епископ окинул взглядом светлячков на тарелке. Никаких потенциально опасных сближений, все его самолеты в порядке.
– Лучше дайте команду, чтобы все садились в обход «Фокстрота».
Калвин отключил свой наушник и отступил на шаг. В глазах его появилось рассеянное выражение – он смотрел не на пульт Джимми, а в окно кабины, примерно в том направлении, где располагалась обеспокоившая их рулежная дорожка. На лице Басса читались недоумение и тревога.
– Нам нужно очистить «Фокстрот». – Он повернулся к помощнику. – Отправь кого-нибудь, чтоб посмотрел там все глазами.
Джимми Епископ схватился за живот, сожалея, что не может залезть внутрь и каким-нибудь массажем снять боль, ворочавшуюся в желудке. В сущности, его профессия была сродни акушерству. Он помогал пилотам благополучно извлекать самолеты, полные душ, из чрева воздушного пространства и опускать их на землю. Теперь же Джимми ощущал колики страха, похожие на те, что овладевают врачом, впервые принявшим мертворожденного ребенка.
Летное поле у Третьего терминала
Лоренса Руис выехала из здания терминала, сидя за рулем багажного трапа – по сути, это был просто гидравлический подъемник на колесах. Когда 753-го не оказалось за углом, как следовало ожидать, Ло проехала чуть дальше, чтобы посмотреть, в чем там дело, поскольку у нее приближался перерыв. На Ло были шумозащитные наушники, светоотражающий жилет, куртка с капюшоном, украшенная логотипом «Нью-Йорк Метс»,[8] и большие предохранительные очки – от песчинок, носящихся над летным полем, можно было остервенеть. Рядом с ней на сиденье лежали оранжевые жезлы для управления движением.
«Что за чертовщина?!» – мысленно воскликнула Ло.
Она даже сдернула предохранительные очки, словно ей требовалось рассмотреть картину невооруженным глазом. Но увидела все то же самое: здоровенный «Боинг-777», одна из новинок флота авиакомпании «Реджис», стоял на «Фокстроте» без света. Без малейших проблесков света. Не горели даже навигационные огни на крыльях. Небо этой ночью было совершенно пустым. Глаз луны кто-то выбил, а звезды замалевал черным – вверху царила темень. Ло видела лишь гладкую, округлую поверхность фюзеляжа и крылья, поблескивающие в отраженном свете посадочных огней других самолетов. Один из них – рейс «Люфтганза 1567» – лишь чудом не задел 753-й выпущенным шасси.
– Боже святейший! – вырвалось у Ло.
Она позвонила бригадиру.
– Мы уже едем, – ответил он. – «Воронье гнездо»[9] хочет, чтобы ты подкатила к самолету и посмотрела, что там к чему.
– Я? – удивилась Ло.
Лоренса нахмурилась. Вот к чему приводит излишнее любопытство. Однако она поехала дальше по служебной дорожке, ведущей от терминала, а затем, свернув, стала пересекать разметки рулежек, нанесенные на перрон. Руис немного нервничала – так далеко от терминала она никогда не отъезжала. Федеральное авиационное управление установило строгие правила, определяющие дальность передвижений багажных трапов и транспортеров по летному полю, поэтому Ло зорко смотрела по сторонам, чтобы не попасть под какой-нибудь рулящий самолет.
Миновав цепочку синих огней, обозначавших границу очередной рулежной дорожки, Лоренса вывернула на «Фокстрот». Самолет высился перед ней черной громадой. От носа до хвоста – полная темнота. Не горели сигнальные огни, не вспыхивали проблесковые маяки, не светились окна кабины пилотов. Обычно человек, даже стоя на земле перед кабиной, находящейся на десятиметровой высоте, мог, подняв голову, заглянуть внутрь сквозь лобовые стекла, похожие на раскосые глаза над характерным носом «Боинга», и увидеть часть верхнего пульта, отметить красноватое, словно в фотолаборатории, сияние ламп подсветки приборов. Но сейчас никакие лампы в кабине не горели.
Ло остановилась метрах в десяти от кончика длинного левого крыла. Если проработать на летном поле достаточно долго – а Ло проработала восемь лет, это будет побольше, чем оба ее замужества, вместе взятые, – обязательно наберешься кое-каких знаний. Закрылки и элероны – своего рода «спойлеры» на
