— Закрой, — сказал Эф.
Барнс повиновался. Эф уже набрал скорость и вел внедорожник по 27-й улице.
Барнс заелозил, пытаясь отодвинуться от пистолета, упиравшегося ему в пах.
— Пожалуйста, Эфраим… Ну пожалуйста… Давай поговорим…
— Отлично! Начинай.
— Могу я, по крайней мере, накинуть ремень? Эф резко свернул на перекрестке.
— Нет! — рявкнул он.
Барнс увидел, что Эфраим успел сунуть какой-то предмет в держатель для чашки, располагавшийся между ними. Это был фэбээровский значок в форме щита. Ствол пистолета по-прежнему жестко упирался в ногу Барнса. Левая рука Эфа уверенно лежала на рулевом колесе.
— Пожалуйста, Эфраим, будь очень, очень осторожен…
— Начинай говорить, Эверетт. — Эф посильнее нажал пистолетом на ногу Барнса. — Какого черта ты все еще здесь? Все еще в городе? Хочешь занять место в первом ряду партера, так?
— Я не знаю, на что ты намекаешь, Эфраим. Я там, где больные люди.
— Ну да, больные, — пренебрежительно фыркнул Эф.
— Зараженные.
— Эверетт… если ты продолжишь говорить в том же духе, пистолет возьмет да и выстрелит.
— Ты пил.
— А ты лгал. Я хочу знать, почему до сих пор не объявлен
Ярость Эфа, казалось, заполнила весь салон машины. Он резко вильнул вправо, чтобы избежать столкновения с искореженным и разграбленным автофургоном, стоявшим посреди улицы.
— Ни одной мало-мальски компетентной попытки локализовать очаг, — продолжил он. — Почему позволили, чтобы пожар разгорался? Отвечай!
Барнс прижался к дверце и заскулил, как маленький мальчик.
— Это совершенно вышло из-под моего контроля, — хныча, сказал он.
— Дай-ка мне угадать. Ты просто подчиняешься приказам, правильно?
— Я… я согласился на эту роль, Эфраим. Пришло время, когда нужно было сделать выбор, и я его сделал. Этот мир, Эфраим… тот мир, который, как нам казалось, мы знали… он на грани.
— Вотте на! Быть не может!
В голосе Барнса вдруг появились ледяные нотки.
— Самое умное — это поставить на НИХ. Никогда не бросай на кон свою жизнь, Эфраим. Все крупнейшие общественные институты уже подорваны, прямо или косвенно. Говоря это, я имею в виду, что они либо развращены, либо извращены. Причем разложение идет в высших эшелонах власти.
Эф резко кивнул.
— Элдрич Палмер.
— Это что, имеет какое-то значение на данном этапе?
— Для меня — имеет.
— Когда пациент умирает, Эфраим, — когда никаких надежд на поправку уже нет, — что делает хороший врач?
— Борется до конца.
— Чтобы продлить агонию? Неужели? Когда конец близок и неминуем? Когда спасти пациента уже невозможно — ты что, предлагаешь паллиативное лечение и оттягиваешь неизбежное? Или же ты все-таки предоставляешь события их естественному ходу?
— Естественному?! Боже, Эверетт!..
— Я не знаю, как еще можно назвать происходящее.
— Я называю — эвтаназией. Всей человеческой расы. А ты стоишь поодаль в своей военно-морской форме и наблюдаешь, как эта раса умирает на операционном столе.
— Ты явно хочешь перейти на личности, Эфраим, между тем как вовсе не я был причиной всего этого. Обвиняй болезнь, а не врача. В каком-то смысле я потрясен не меньше твоего. Но я реалист, и некоторые вещи не могут исчезнуть только потому, что мы этого хотим. Я сделал то, что сделал, по одной простой причине: у меня не было другого выбора.
— Выбор есть
— Ты проиграешь этот бой, Эфраим. В сущности, если я не ошибаюсь, ты уже проиграл.
— Посмотрим, — сказал Эф. Он уже проехал полгорода. — Мы оба посмотрим, ты и я. Будем смотреть вместе.
Аукционный дом «Сотбис», основанный в 1744 году, выставлял на торги произведения искусства, бриллианты и недвижимость в сорока странах. Его главные демонстрационные залы находились в Лондоне, Гонконге, Париже, Москве и Нью-Йорке. Нью-йоркский «Сотбис», занимающий часть Йорк-авеню между 71-й и 72-й улицами, располагался всего в одном квартале от шоссе Франклина Делано Рузвельта и Ист-Ривер. Это было сплошь застекленное по фасаду здание, на десяти этажах которого разместились офисы специалистов, галереи и аукционные залы — иные из последних обычно были открыты для широкой публики.
Впрочем, на сегодняшний день это правило не распространялось. Наряды частных охранников в масках-респираторах были выставлены снаружи здания, вдоль тротуара, и внутри — за вращающимися дверями. Верхний Ист-Сайд старался сохранять хоть какое-то подобие ци-вильности, притом что многие районы города вокруг уже погрузились в хаос.
Сетракян выразил желание зарегистрироваться в качестве официального участника предстоящих торгов. Им с Фетом выдали маски, после чего разрешили пройти внутрь.
Передний вестибюль здания представлял собой высоченный зал, простирающийся едва ли не до самой крыши: десять ярусов балконов, огражденных перилами. Сетракя-ну и Фету был придан сопровождающий, вместе с которым они поднялись по эскалаторам на пятый этаж в офис представителя «Сотбис».
Как только они вошли, представитель — а точнее, представительница — сразу надела бумажную маску. Она даже не подумала выйти из-за своего стола. Рукопожатия давно уже считались вопиющим нарушением санитарии. Сетракян вновь изложил свое намерение, представительница кивнула и выложила на стол стопку бланков.
— Вы должны указать имя и номер вашего брокера, — сказала она. — И будьте так добры перечислить все ваши счета ценных бумаг. В доказательство вашего намерения участвовать в торгах вы должны авторизовать перевод денежных средств на сумму в один миллион долларов — это стандартный размер депозита для аукциона такого уровня.
Крутя в своих изувеченных пальцах шариковую ручку, Сетракян коротко взглянул на Фета.
— Боюсь, в настоящий момент я только выбираю своего брокера. Однако я и сам обладаю некоторым количеством весьма интересных предметов антиквариата. Я был бы счастлив выставить их в качестве залога.
— Мне очень жаль. — Представительница забрала у Сетракяна бланки и принялась раскладывать их по ящикам стола.
— Могу ли я… — начал Сетракян, возвращая представительнице шариковую ручку, однако передумал и сказал по-другому: — Что бы я действительно хотел сделать, прежде чем принять окончательное решение, так это посмотреть предметы, указанные в каталоге.
— Боюсь, это привилегия, которая предоставляется только зарегистрированным участникам торгов. Как вам, наверное, известно, меры безопасности у нас очень и очень строгие, причем именно из-за того, что некоторые предметы, выставленные на аукцион…
— «Окцидо Люмен». Представительница шумно сглотнула.
— Совершенно верно. Этот предмет… Уж коль скоро вы так осведомлены, вокруг этого предмета много мистики… И, естественно, если учесть положение дел здесь, на Ман-хэттене… а также тот факт, что за последние два столетия ни один аукционный дом не преуспел в выставлении «Люмена» на торги…
