В Москве меня встретили Лавреньтев, маршал Соколовский, Орлов и другие военные и гражданские деятели. Затем я встретился с Маленковым, с которым имел первую короткую беседу.
Маленков сказал мне, что при желании и возможности я мог записать вопросы, которые я думал поставить во время переговоров, с тем чтобы ему легче было передать их товарищу Сталину.
— Затем, — сказал он, — будем ждать ответа от товарища Сталина, поедете ли вы, товарищ Энвер, в город Сухуми, где он находится для отдыха, лично поговорить с ним, или же вы будете беседовать с каким-нибудь другим товарищем из советского руководства, которого рекомендует Иосиф Виссарионович.
Вечером я записал вопросы, которые я думал поставить во время беседы, и передал их Маленкову. Сталин попросил, чтобы я отправился в Сухуми поговорить с ним. Так мы и сделали.
Встретился я со Сталиным в саду дома, где он отдыхал; замечательный сад, усаженный фруктовыми деревьями и бордюрами самых различных цветов по обеим сторонам дорожек и аллей. Увидел я его издалека, шагал он медленно, немного сгибаясь вперед, с руками за спиной.
Как всегда, он принял меня очень сердечно и вел себя со мной совершенно по-товарищески. Выглядел очень хорошо.
— Весь день я гуляю, — сказал он, — только во время еды видит меня дом.
Обрадовавшись тому, что снова увидел его и что он выглядел так хорошо, я поздравил его:
— Да живите еще сто лет, товарищ Сталин!
— Сто? — сказал он, прищурившись, и усмехнулся. — Это мало. У нас в Грузии имеются старики, которым 145 лет, и они еще живы.
— Еще сто лет, товарищ Сталин, так поздравляет наш народ, еще других сто лет! — сказал я.
— Так хорошо! — сказал он, находясь в отличном расположении духа. — Это хорошо, я согласен.
Мы засмеялись.
Переговоры, в которых участвовали только товарищ Сталин и я (как и наш переводчик Стерьё Дьогореци), проходили на балконе. Было 9 часов вечера по московскому времени. Сталин был в кепке, коричневом шарфе, одежде из шерсти, тоже коричневого цвета.
Прежде чем начать переговоры, я учтиво снял шляпу и положил ее на вешалку, но он сказал мне:
— Не снимай шляпу.
Я возразил, но он настаивал на этом, боясь, как бы я не простудился от влажности, и наказал своему провожатому принести мне мою шляпу.
Во время этой незабываемой встречи мы обсудили с товарищем Сталиным ряд вопросов.
Помимо всего другого, мы говорили о тяжелом положении, сложившемся в Коммунистической партии Югославии после измены Тито, об антимарксистской, националистской и шовинистической политике, проводимой титовской кликой в отношении Албании и других стран народной демократии. Я говорил особенно о положении албанского населения Косово и других краев Югославии.
— Своей линией в отношении Косово и других заселенных албанцами краев Югославии, — сказал я товарищу Сталину, — Коммунистическая партия Югославии с самого начала Антифашистской борьбы и вплоть до освобождения, а тем более после освобождения, занимала и занимает шовинистические и националистские позиции. Если бы Коммунистическая партия Югославии стояла на прочных марксистско- ленинских позициях, то она должна была еще во время Антифашистской национально-освободительной борьбы придавать особое значение вопросу об албанском населении в Югославии, ибо речь шла о большом по численности нацменьшинстве, проживающем у самых албанских границ. В первые годы войны мы считали, что вопрос о будущем Косово и других албанских краев в Югославии не должен был быть поднят во время войны, что албанцы Косово и других албанских краев должны бороться против фашизма в рамках Югославии, а после войны вопрос этот должен был быть решен обеими братскими партиями, народно- демократическими режимами, которые установятся в Албании и Югославии, самим тамошним албанским населением.
Главный вопрос заключался в том, чтобы албанцы Косово и других краев Югославии были уверены и убедились, что, борясь с фашизмом плечом к плечу с народами Югославии, после победы будут свободными и им будут созданы возможности самим определить свое будущее, т. е. самим решить: присоединиться к Албании или же остаться в пределах Югославии, как народность с особым статусом.
Еще в самом начале войны мы выразили югославским руководителям наше мнение о том, что им надо было мобилизовать албанское население в патриотическом духе, разрешить ему наряду с югославским флагом иметь и албанский флаг, думать о более широком участии албанцев в органах новой власти, которая будет создана в ходе войны, поддерживать и развивать у албанцев как высокое чувство любви к Албании, их Родине, так и чувство братства в отношении справедливой борьбы народов Югославии, установить и укрепить теснейшее сотрудничество албанских отрядов Косово с Национально-освободительной борьбой нашей страны при условии, чтобы отряды Косово и других краев были связаны и действовали под руководством Генерального штаба Югославской национально-освободительной армии, и тд.
— Однако, как показала жизнь, — продолжал я излагать свое мнение товарищу Сталину, — югославскому руководству эти справедливые и законные требования были не по душе, поэтому оно не только делало туманные заявления по вопросам принципиального характера, но Тито как нас, так и тех югославских товарищей, которые считали наши требования справедливыми, обвинял в «националистском уклоне».
Шовинистическая и националистская политика югославского руководства в Косово и в других заселенных албанцами краях еще больше интенсифицировалась после войны, несмотря на демагогию и принятые некоторые полумеры, каким было открытие какой-либо албанской школы на первых порах.
Все-таки в первые послевоенные годы мы еще считали Коммунистическую партию Югославии братской партией и надеялись, что вопрос Косово и других албанских краев будет правильно разрешен, как только наступит подходящий момент.
Мы думали, что момент этот наступил с подписанием договора с Югославией, и тогда я изложил Тито этот вопрос. Тито спросил меня, что я думал о Косово. «Косово и другие заселенные албанцами края Югославии, — сказал я ему, — это албанские земли, которые великие державы несправедливо отняли у Албании; они принадлежат Албании и должны быть возвращены Албании. Теперь, когда оба мы — социалистические страны, существуют условия для правильного разрешения этого вопроса». Тито ответил мне: «Я согласен, мы этого хотим, но до поры до времени ничего не можем сделать, ибо сербам это трудно понять». «Если они не понимают этого сегодня, — сказал я, — то они должны понять его завтра».
В этот момент товарищ Сталин спросил меня, с каких пор я знаком с Тито и с другими югославскими руководителями. Ответив ему, что я познакомился с ними после войны, когда впервые находился с визитом в Белграде в 1946 году, я добавил:
— Проблема Косово и албанского населения, проживающего в других краях Югославии, вопрос его будущего остается вопросом, который должен быть решен самим населением Косово и других краев. Однако мы, со своей стороны, никак не вмешиваясь во внутренние дела Югославии, никогда не перестанем поддерживать права своих кровных братьев, проживающих в Югославии.
Наконец я сказал товарищу Сталину, что насчет этого вопроса мы обратились к ним с письмом.
— Ваше письмо я прочитал, — ответил мне товарищ Сталин. — Я разделяю ваше мнение о том, что вопрос о его будущем решает и решит само население Косово.
Тито, помимо своей антимарксистской политики в отношении Косово, — отметил далее товарищ Сталин, — добивался и аннексии самой Албании. Это стало очевидно, когда Тито пытался перебросить в Албанию свои дивизии. Мы пресекли такой акт…
А теперь Тито обвиняет нас, советских, в том, будто мы вмешиваемся во внутренние дела Югославии, будто мы хотели напасть на Югославию! — прибавил Сталин с улыбкой, в которой сквозили и раздражение и глубокая ирония. — Нет, мы никогда этого не хотели и нам даже и в голову не приходит такое, ибо мы марксисты-ленинцы, мы социалистическая страна, и не можем поступать так, как думает и поступает Тито.
Я думаю, — отметил далее товарищ Сталин, — что мы, как марксисты-ленинцы, и впредь должны бичевать антимарксистские действия и взгляды Тито и югославского руководства, но, подчеркиваю, мы никак не должны вмешиваться в их внутренние дела. Это было бы не по-марксистски. Вопрос этот должны
