нижнюю перекладину сушильни. Он никогда в жизни не оставлял ее стоймя, потому что в раннем детстве видел, как острога поймала в грозу молнию и подожгла фанзу.
— Мапа,[3] тебе из амура нарезать талу? Может, из сазана хочешь? — спросила, встретив мужа на пороге, жена.
— Сазан, амур — разве не все равно? Режь быстрее, я со вчерашнего дня ничего не ел.
— Может, пока я режу талу, ты ухи из карасей поешь?
— Не разговаривай много, талу делай!
— Режу, режу! — ответила старушка и втянула голову в плечи, будто ожидая удара. Прожила она всю жизнь понукаемой, беззащитной и привыкла исполнять без лишних слов приказы грозного, крикливого мужа.
Полокто лежал на нарах, положив ногу на ногу, и с наслаждением сосал короткую трубку.
— Ты на нерестилище ездил? — спросил отец.
— Нет. Неинтересно там. За амурами ездил, — ответил Полокто.
— Неинтересно, неинтересно. О желудке надо думать, о себе, о детях. Пока карасей много, надо ловить и сушить. Где Дяпа и Калпе? Куда они делись?
Дяпа и Калпе — холостые сыновья Баосы, обоим им перевалило за двадцать лет.
— Для невода веревку вьют.
— Из какого лыка вьют, вареного или моченого?
— Не знаю, сам только вернулся.
Баоса устал, живот у него стянуло от голода, иначе он тут же выбежал бы к младшим сыновьям. В молодые годы он был скор на ногу, криклив, как ворон, теперь, видимо, старость брала верх, от молодости остался только звенящий голос, а тело отяжелело, некогда пружинистые ноги совсем ослабли.
Старик съел мелко нарезанную с диким луком талу, обглодал два крупных карася, запил молочно- белой, радужно искрившейся бесчисленными кружочками жира ушицей и, вытерев губы ладонью, вышел на улицу.
Дяпа и Калпе вили веревку за амбарами на горячем, сыпучем песке. Баоса еще издали по красноватому с черными крапинками лыку понял, что сыновья вьют веревку из моченого лыка.
В апреле после таяния снегов старик наготовил целую лодку липовой коры, часть он затопил на маленьком озерке, чтобы «сгноить» кору и отделить лыко от коры, другую половину он варил в большом китайском котле и тут же острием дубовой палки отделял лыко. Веревки из вареного лыка получались гораздо прочнее, чем из моченого, а чтобы веревка служила дольше, в нее вплетали нежную мягкую кору молодого тальника, которая сверху прикрывала веревку и сохраняла от воды и солнца.
— Ама, мы кончаем вить веревку, — радостно сообщил самый младший, Калпе.
— Вижу, кончаете. Почему мало тальниковой коры вплетаете?
— Хватит и столько, крепкая будет веревка, — ответил Дяпа.
— Крепкая, крепкая! Откуда знаешь, что крепкая получится? Не успели еще пупы высохнуть, а они уже научились лениться. Вы себя не прокормите, женитесь — жены с голоду подохнут. Смотрите, если на кетовой хоть раз лопнет эта новая веревка, на ее концах повешу обоих.
— Тальники гибкие, не выдержат, согнутся, — улыбнулся Дяпа.
— Тогда, ама, я буду вить совсем непрочные веревки, — с серьезным видом стал рассуждать Калпе. — Такие веревки, которые и мою тяжесть не выдержат. Повесишь нас, а веревки оборвутся, и мы убежим, совсем уйдем от тебя.
Баоса любил младших детей — Калпе и Идари, они были единственные люди в большом доме, которые могли над ним подшучивать, иногда даже перечить, такие маленькие вольности старик им прощал. Но теперь последние слова сына больно задели его.
— Ты что говоришь? Куда уйдете от меня?
— А что? Если ты повесишь нас, мы уйдем в буни.[4] Если живы останемся — из дома уйдем. Так и так уйдем.
— Ты сегодня много разговариваешь, Калпе! Идите, тальниковую кору принесите.
Парни, улыбаясь, направились в тальниковую рощу. Баоса обмерил свитую веревку и остался доволен: веревка получилась тугая, крепкая, сыновья на совесть вплетали мягкую тальниковую кору. Старик часто бывал доволен сыновьями, он радовался их улову на рыбной ловле, богатой добыче на охоте, но никогда не хвалил их в глаза, он всегда делал вид недовольного человека, ему казалось, что стоит однажды похвалить сыновей, как они расхолодятся и их покинет удача.
— Ты чего это такие нехорошие слова говоришь, анда?[5] — раздался голос за спиной Баосы. — Когда ты гневаешься, ты не знаешь, что говоришь. Неужто тебе дети надоели? Не так-то их у тебя много, ты можешь их обидеть, и они могут от тебя уйти. Соромбори.[6] Нехорошо.
Говорил сосед Баосы Гаодага Тумали, старый друг и нравоучитель, напарник по охоте, они и жили по соседству в стойбище Нярги больше двадцати лет. Подружились они на охоте в тайге. Баоса наткнулся на шалаш тяжело заболевшего Гаодаги и выхаживал его, пока тот не выздоровел. У Баосы Заксора в то время рос годовалый мальчик Дяпа, и охотники договорились связаться кровными родственными узами. Через год у Гаодаги родилась дочь Исоака, и он перебрался в Нярги, построил фанзу возле Баосы.
— Бачигоапу,[7] анда, — поздоровался Баоса. — Крепкую веревку свили, года на три хватит.
Гаодага повертел в руке веревку и тоже остался доволен.
— Чего зря ругаешь молодцов — не понимаю, — сказал он, присаживаясь на горячий песок.
— Не поругаешь их — разленятся.
— Не разленятся. — Гаодага подал кисет Баосе. — Я видел, ты вернулся с уловом. На нерестилище был?
— Там.
— Дочь твоя приносила нам сазана. Много рыбы?
— Карасей много, а сазаны еще не разыгрались.
— Как рыба ведет себя?
Баоса набил трубку, выпустил сизый дымок.
— Ты о воде думаешь? — спросил он. — Такого наводнения, как три года назад, не будет, рыбы так говорят.
— Я тоже так думаю.
Старики замолчали, попыхивая трубками. Каждый думал о чем-то своем.
— Баоса, чего мы ждем? — вновь заговорил Гаодага. — Ждем, когда у Дяпы бородка будет, как у нас? Или ты думаешь, он с женщинами не умеет спать?
— Выпить захотел?
— А что? И выпить неплохо.
Баоса медлил с ответом.
— Чего ты молчишь? Нехорошо, выходит, я насильно навязываю тебе дочь. Слышал я, другие свататься собираются, потому говорю. Слово я должен сдержать, не где-нибудь по пьянке бросил его, а в тайге высказал. Другое дело, если ты отказываешься от моей дочери.
— Дочь у тебя Исоака — хорошая девушка, работящая, послушная. Знаю, Дяпа не дождался свадьбы, уже спит с ней.
— Что ты говоришь, Баоса! Как…
— Подожди. Дяпа мне не говорил, но у меня глаза есть, я вижу. Ничего плохого нет, все в молодости грешили. Я вот думаю о тори,[8] вдруг ты много запросишь.
— Смотрю я — ты хитрить где-то научился. Ты же знаешь — через год мне надо женить сына Чэмче; когда я буду свататься, ты за Идари хочешь большое тори взять? Так ты думаешь?
— Давно бы так сказал, — облегченно вздохнул Баоса. — Выходит, мы поженим сыновей дюэенди.[9]
— Выходит, так.
— Наши дочери обе хороши, я заранее говорю: если ты не запросишь тори, и я не запрошу.
— Не надо мне тори, обменяемся, и все. Только одно хочу сказать: не надо женить по нашему закону
