тепло проникает в его тело. Он опустился на горячий песок недалеко от закопанного дюли и блаженно растянулся. К нему подошел его помощник — старый беззубый пес Тэкиэн, лизнул шершавым языком руку хозяина и сел возле него. Баоса погладил голову любимца и вздохнул.
— Состарился совсем, Тэкиэн. Кормили хоть тебя? — Пес смотрел на хозяина понимающими глазами. — Сыт, да? Хорошо. Хозяйка твоя ушла от нас, Майда тебя будет кормить. Тебе тоже недолго осталось рядом со мной быть, мы уж никогда вместе не пойдем в тайгу…
Горячий песок приятно грел ноги, даже поясница стала меньше болеть. Баоса закопал ноги в песок. Он давно заметил Гангу, тот вертелся возле своей фанзы, делал вид занятого человека и что-то искал. Ганга несколько раз заходил в большой дом, ночь просидел возле покойницы и провожал ее до могилы. Баоса хотя и сердился на него, но не мог выгнать из дома: в беде все люди объединяются, забывают всякие малые и большие ссоры, к тому же Ганга, если считать по Улуске, в какой-то степени, выходит, родственник, а все же он крепко обидел Баосу, он назвал его собачьим сыном. Ганга наконец неуверенно подошел к Баосе, поздоровался и сел рядом на песок.
— Ноги болят? — осведомился он.
— Болят. Поясница еще больше болит.
Майда вынесла зажженные трубки. Старики закурили.
— Мы с тобой, Баоса, давно соседи, — заговорил Ганга, — между соседями чего не бывает. Ты уж не сердись на меня, горячий я становлюсь, когда меня по-всякому называют.
— Как же тебя не называть было, если твой сын украл мою дочь?
— Ну, украл, но я его не учил воровать чужих дочерей! — Ганга привстал, он опять готов был сцепиться с соседом.
— Ты ругаться пришел или по делу?
Вспыльчивый Баоса на этот раз был сдержанней, хладнокровней, чем Ганга.
— Пришел я к тебе по-хорошему поговорить, а ты меня опять рассердил.
— Ладно, не сердись.
Два старика, как два хорька, сидели друг против друга, пыхтели трубками, плямкая губами.
— Думал я, они на Джалунское озеро сбежали, — заговорил миролюбиво Ганга. — Ездил по озеру, по горным рекам — нигде их следов не нашел. Пота шибко меня рассердил, опозорил нас, мы хоть и бедны, но мы гордые. Нашел бы его, непременно пролилась бы кровь. Следы искал, прислушивался, думал, должен он на еду мясо добыть, должен по зверю стрелять. Ничего не услышал. По озеру, по протокам вышел я в стойбище Чолачи, потом побывал в Джонко — нигде их не видели. Выехал на Амур — там тоже их не видели. Выходит, они не поднялись вверх по Амуру.
— Вниз по Амуру тоже не спустились, мы по всем стойбищам до Падали спускались.
— Может, к озерским нанай подались?
— Озерские тоже не встречали их. Если бы они ехали по озеру Болонь, их бы сразу заметили, там столько глаз, мухой только можно пролететь незамеченным.
— Куда тогда делись?
— Где-то рядом с нами, видимо, время выжидают.
— Может, они в стойбище Хулусэн сбежали?
— Кто их знает.
— Туда не собираешься? — Ганга испытующе посмотрел на Баосу.
— Поясница болит, шевельнуться не могу.
Ганга замолчал, ему очень хотелось знать, будет продолжать Баоса поиск беглецов или нет, ему хотелось услышать, что он думает о завещании жены. Сам Ганга хорохорился только в первые дни, потом он остыл, и если бы действительно ему удалось разыскать Поту с Идари, то, пожалуй, скрыл бы от других их местопребывание. Он на самом деле побывал в Чолани и Джонко и для виду угрожал беглецам всякими карами, возбудил этим любопытство людей, оставил о себе воспоминания чолачинским охотникам и вернулся назад.
— Когда поясница перестанет болеть, поедешь искать? — осторожно спросил он.
— Там видно будет.
— А как завещание покойницы? — уже напрямик спросил Ганга.
И Баоса понял — ему не отвертеться.
— С живой не совещался, чего же мертвую слушать стану? — рассердился он.
«Опять погонится», — с тоской подумал Ганга.
Ганга оказался прав. Через три дня Баоса почувствовал облегчение. Он откопал каменного идола, водворил его на место в угол, пожурил за отсутствие усердия в службе и наказал, чтобы впредь он не пускал в дом злых духов, болезни, оберегал детей и женщин. Вечером, когда все сыновья были в сборе, он объявил:
— Послезавтра поедем в Хулусэн. Полокто, приготовь лодку. Майда, мужчинам приготовь вдоволь мяса и рыбы.
— А как завещание? — заикнулась Майда.
— Не твое дело! С каких времен в большом доме женщины начали лезть в мужские дела? Мы решим сами, без твоей помощи.
— Я не поеду, ама, — подал голос Пиапон.
— Почему?
— Дети голодные останутся, свежей рыбы кто им будет добывать?
— Не умрут с голоду.
— Я не поеду.
Баоса побагровел, уж готовы были слететь с языка проклятья, ругань, но он нечеловеческим усилием сдержал себя. Был бы на месте Пиапона любой другой из его сыновей — несдобровать бы ему, но Пиапона Баоса побаивался. И все же он для острастки других должен был что-то сказать сыну.
— Отец я твой или не отец?! — закричал он. — Я пока хозяин большого дома, когда станешь сам хозяином, тогда самовольничай.
— Не кричи на меня, ама, — спокойно проговорил Пиапон. — Построю себе фанзу и буду хозяином.
— Уходить вздумал?!
— Будешь кричать — уйду. Что меня держит в большом доме? Мать была, ее нет теперь. Ты остался один, а ты будто гонишь меня, нарочно кричишь.
Баоса пришел в замешательство, впервые сын с ним разговаривал, как с капризным своевольным стариком, явно чувствуя свое превосходство. Старик был беспомощен, он понимал, что кончается его власть, что он безнадежно состарился и не может, как в прежние годы, замахнуться на сына и дать крепкую затрещину, он также понимал, что криком уже никого из сыновей не испугаешь.
— Не хочешь ехать — не надо, — зло проговорил он. — За тебя поедет Улуска.
— Разве мне можно? — спросил Улуска. — За братом гоняться, вроде…
— Ты в большом доме живешь или нет?! — закричал Баоса, срывая на Улуске всю злобу. — Пока ты находишься здесь, будешь делать, что я тебе скажу, не забывай — ты вошедший! Не хочешь слушаться меня — можешь открыть дверь и закрыть с той стороны и больше не заходить сюда.
Агоака подтолкнула мужа в бок и прошептала:
— Не спорь, молчи, он выгнать может.
Улуска опустил голову.
В назначенный день Баоса выезжал в Хулусэн. Пиапон, насупившись, провожал отъезжающих. Оттолкнув лодку, он сказал:
— Ама, помни слова матери, никогда ты ее не слушался, когда жива была, послушайся хоть сейчас.
Баоса даже не взглянул на сына. Весла взбурлили, вспенили мутную проточную воду, и лодка рывком устремилась вниз по течению, она словно бежала от острого взгляда Пиапона.
— Вы тоже не забывайте! — крикнул вслед братьям Пиапон. — Грозы остерегайтесь!
Баосу неприятно задело упоминание о страшной грозе, он машинально вскинул руку, провел по шраму на голове. Заметив взгляд сыновей, он сделал озабоченное лицо, стал оглядывать протоку, берега. Справа
