что поступило сообщение, что здание Всемирной Библиотеки, где проходил Всепланетарный Конгресс Писателей-Фантастов, захвачено террористами, причисляемыми к радикальной исламской группе «Первоземельцы». Среди заложников находится весь литературный цвет современного общества.
На плазменной панели стали раскладываться фотографии, словно карты в пасьянсе.
— На ВКПФ слетелись писатели со всей Земли и планет Земной Федерации. В заложниках оказались…
Диктор зачитывал фамилии известных писателей, будто озвучивал приговор. С каменным лицом и траурным голосом.
— …также среди заложников оказался Академик Литературы и Фантастики, прижизненный классик, Болеслав Сарматский.
— Сын! — на одном выдохе изрек Крысобой, нагнулся ближе к экрану и впился взглядом в пасьянс из фотографий.
— Кто сын? Сарматский? Чей? — не понял я.
— Нет. Не Сарматский. Шоммер. Крысобой ткнул толстым пальцем в фотографию мужчины средних лет в правом верхнем углу панели.
— Исайя Шоммер. Мой сын там. Среди заложников…
— Я должен быть там.
Крысобой ребром ладони отбил горлышко бутылки. Поползла пена. Он припал к рваному краю и, утолив жажду, продолжил:
— Я обязан быть там. Где мой сын. Там. С ним.
— Что это тебе даст? — осторожно возразил я. — Тебя не допустят в здание. Тебя не допустят к участию в операции… Зачем?
— Я должен!
Крысобой вскочил, выключил плазменную панель и перепрыгнул через диван.
— Ты пойми, Русс, я был все эти годы далек от сына, но хотел быть с ним. Я не мог. У меня есть шанс. Если я не сумею помочь, то хотя бы поприсутствую. Буду рядом.
— И в это время Ренату убьют? — выдал я свой контраргумент.
— Или убьют моего сына?! — прокричал Марк.
— Хорошая дилемма, — я закрыл глаза. — На одной чаше весов твой сын, на другой Рената. Ты жертвуешь Ренатой.
— Жертвую. Твою мать! Жертвую! А как бы ты поступил на моем месте?!
— Не порол бы горячку!
Я смерил Марка суровым беспощадным взглядом.
— Вот что бы я сделал на твоем месте. Не порол бы горячку. Там лучшие… — я усмехнулся, — почти самые лучшие специалисты по силовым операциям. Они справятся и без твоего присутствия.
— Ты думаешь, брат, я этого не понимаю. Крысобой обмяк и неловко опустился на пол.
— Я все отлично понимаю. Но я жил с мыслью о сыне, знал, что он жив, и мне было хорошо. Теперь же, когда я убедился в том, что он близок к гибели, я не могу оставаться вдалеке.
— Давай лучше помозгуем, что мы сможем сделать, — предложил я.
— А что сможем? Что сможем?.. Ни хрена не сможем. Это тебе не шоу и не вольная охота.
— Какой-то ты пессимист, — заметил я, припадая к бутылке пива.
— Знаешь, оптимист тот, кто считает, что жизнь прекрасна, а пессимист опасается, что так оно и есть, — изрек Крысобой.
— Оригинальная мысль, — оценил я.
— Только не моя. Ее еще лет триста назад сочинили.
— А если мы вот так сделаем… — размышлял я. — Во-первых, нужно дождаться утра. Утром потолкуем с Гое-вином, узнаем, что нового. Нашли ли Музыкантскую. Если да, то, соответственно, у нас и руки свободны. Если нет, то… надо с Себастьяном договориться, чтобы поиски продолжались, а мы пока съездим в Библиотеку, узнаем, как там дела обстоят. Кстати, а где эта Библиотека находится?
— Не знаю. Через поисковик выясним, — рассеянно ответил Крысобой. — Только что это нам даст. Бандюков все равно не порешить.
— Погоди, еще не вечер, — едва слышно сказал я. Я видел только один выход, при котором меня и Марка могли задействовать в антитеррористической операции, но душа протестовала против этого шага. Чтобы освободить здание Всемирной Библиотеки, мне нужно воскреснуть, признать себя живым и выйти на контакт со спецслужбами, но для меня это означало гибель. Вряд ли спецслужбы выпустят меня целым и невредимым из ловушки, в которую я сунусь сам. А вся моя сущность протестовала против такого способа самоубийства.
Я теперь понимал, что это такое — оказаться привязанным к двум лошадям, которые рвут тебя в разные стороны.
— Марк, я должен кое-что рассказать тебе, — решился я. — Признаться, так сказать.
Крысобой, казалось, не обращал на меня внимания, но я чувствовал, что он внимательно впитывает каждое слово, которое я произношу.
— Я могу помочь тебе спасти сына.
— Как?
— Я единственный, кто способен тебе помочь. Ты что-нибудь слышал про Идеалов?
— Нет. Практически ничего, — Крысобой внимательно посмотрел на меня. — Только то, что несколько месяцев назад был заказ на некоего абсолютного убийцу. Кодовое имя — Идеал.
— Это я.
Крысобой встретил мой суровый взгляд и выдержал его.
— Только не убийца я. А абсолютный солдат, вышедший из-под ножа генного хирурга.
Я, не вдаваясь в подробности, открылся Крысобою. Изложил всю свою историю. Все, что помнил, все и рассказал, добавив к фактам свои ощущения и предположения.
Крысобой молчал.
Долго.
Потом сказал:
— Я догадывался. Помнишь, когда ты пришел за моей жизнью, я попытался тебя убить. Я не сумел. Я не мог тебе ничего противопоставить. Ты был волен меня убить, и я не смог бы защитить себя. Но чем ты способен помочь?
— Если я выйду на свет, то операцию по освобождению Библиотеки доверят мне.
— Но они попытаются тебя убрать! — возразил Крысобой.
— А это мы еще посмотрим, — ухмыльнулся я.
Известие о нашем намерении посетить здание Всемирной Библиотеки Себастьяна Гоевина не вдохновило. Он налился гневом и выплеснул все свое возмущение в диком оре и ругательствах, которые миновали наши уши. Крысобой отключил звук у плазменной панели, а когда гнев сошел с лица Гоевина, звук был возвращен, и я договорился с виртуалыциком за десять минут. Сошлись на том, что мы вернемся после освобождения Всемирной Библиотеки и примем участие в новом шоу, заготовленном Гоевином. В это время Себастьян Гоевин приложит все силы к тому, чтобы разыскать Ренату Музыкантскую, и, если она будет найдена, мы примем участие в шоу.
Такие условия устроили и меня, и Крысобоя, и даже Гоевина. Он расщедрился, выделил нам личный скутер, который поступил в наше распоряжение на все время операции, пообещал связаться с директором Службы Безопасности Земли, с которым он был хорошо знаком, и обеспечить нам встречу с ним. Остальное — дело техники.
На подъездной дорожке, возле дома, нас дожидался флаер, предоставленный Гоевином; на нем мы и примчались к ску-теродрому. За все время пути ни я, ни Крысобой не обронили ни слова. Каждый пребывал в своих мыслях. Крысобой размышлял о сыне. Я думал о том, как выпутаться из передряги. Чтобы не
