— А над вашим предложением — подумаем, — добавил полковник. — Через час получите ответ.
Полковник направился в соседнюю комнату, за ним удалились все офицеры за исключением ординарца полковника. Ординарец убрал со стола револьверы и стал прохаживаться по избе. Тряпицын снял с себя полушубок, остался в френче, перепоясанный ремнями. Он, как и ординарец, не знал, чем заняться. Он вдруг вспомнил совещание с командирами партизанских отрядов, жаркий спор с ними, как они отговаривали его от визита к Вицу, как советовали не рисковать собой.
«Какой может быть риск? Что они могут со мной сделать? — думал Тряпицын, оглядывая избу. — Они зажаты с двух сторон. В тайгу им не податься: снег глубокий, да офицерье не может жить в тайге. Силы партизан превосходят их силы в несколько раз. Солдаты бегут, казаки недовольны. Что же тут думать? Сдаваться — и только».
Тряпицын вытащил часы, взглянул на них и положил обратно в карман френча. Из-за дверей, куда удалились офицеры, неслись приглушенные голоса.
Он опять вспомнил партизанских командиров, одного, второго, третьего — все они не хотели, чтобы командующий сам шел на переговоры, да еще без охраны, без предварительной договоренности о встрече. Все они предлагали себя в парламентеры. Храбрые командиры — ничего не скажешь. Но как они тут повели бы себя? Как разговаривали с полковником? Разве они смогли бы произнести такой эффект, какой произвел Тряпицын? «Я, Тряпицын! Командующий!» Как гром среди бела дня! А если бы пришел кто другой. «Я, Иванов». А кто ты Иванов? Откуда родом, какого звания? Нет, конечно, тогда полковник не побледнел бы, как при встрече с ним, у офицеров не вытянулись бы лица, не округлились глаза. Шутка ли, явился сам Тряпицын. Один, без охраны. Ночью. На всю жизнь запомнят, кто такой бывший грузчик Яков Тряпицын!
Прошло полчаса. Время ползло медленно, но Тряпицын, занятый своими мыслями, не замечал этого. Ординарец расхаживал по избе, изредка поглядывал на Тряпицына и молчал.
Голоса за дверью замолкли. Опять наступила тишина. Скрипел снег под ногами часового под окнами, купчиха Кетова все еще переговаривалась с дочерьми.
Дверь в соседнюю комнату растворилась, вышел полковник Виц, за ним офицеры.
— Сдаться мы не можем, — твердо проговорил полковник.
Тряпицыну сперва показалось, что он ослышался, он повторил про себя каждое слово полковника, наконец понял смысл ответа и побагровел.
«Сволочи! Ну, погодите, гады, завтра-послезавтра я вас в порошок сотру. Самому Тряпицыну не хотите сдаваться? Ну, хорошо!»
— Ответ окончательный? — спросил он, стараясь не выдать своего гнева.
— Да.
Тряпицын не ждал такого категорического ответа, он прибыл в Мариинск с далеко идущей целью. Он был больше чем уверен, что полковник Виц, трезво мыслящий опытный военный, понимает свое безвыходное положение и согласится сдаться на милость командующего партизанской армией. Тогда Тряпицын возвратился бы к партизанам победителем и во всеуслышание объявил бы о сдаче полковника Вица. И все партизаны узнали бы, что это он, Яков Тряпицын, бывший рабочий, бывший грузчик, заставил сдаться полковника! И вновь заговорил бы о нем народ. И чего только не говорили бы о нем!
— Переговоры закончены? — Тряпицын еще надеялся, что полковник передумает и заявит о сдаче на милость победителя.
— Да.
«Ну, полковник! — задохнулся в гневе Тряпицын. — Сотру в порошок!» Он сделал шаг к двери, где на вешалке висел на гвозде полушубок, но полковник остановил его.
— Вы… — толковник не знал, как обратиться к Тряпицыну, ему очень не хотелось назвать его командующим, но по существу было бы признанием его полководческих достоинств, которого этот человек, по глубокому убеждению полковника, был лишен. — Э-э, вы не выкушаете чашку чаю с нами?
«Право, нехорошо сразу уходить, — подумал Тряпицын. — Могут, гады, по-своему как-нибудь растолковать».
— Отчего же, можно, — ответил он.
Офицеры засуетились, вышла купчиха Кетова с рослой дочерью и начала хлопотать у стола. Появились закуски, неизменная амурская рыба во всех видах, красная и черная икра, американский колбасный фарш, голландский сыр, бутылки водки, виски, бренди. Офицеры разлили водку, пожелали не очень весело здоровья неизвестно кому и выпили.
«За свое здоровье можете не пить», — подумал Тряпицын и опустошил рюмку. Офицеры молча закусывали. Молчал и полковник Виц. Только после третьей рюмки у офицеров развязались языки.
— Переговоры между воюющими сторонами ведутся на заранее обусловленных местах, условиях, — говорил пожилой капитан. — А тут…
— Как вы не побоялись прийти к нам один? — спросил молодой поручик. — Мы могли вас просто расстрелять.
— И вы тогда не избежите суровой кары.
— Допустим, у нас один исход, мы хотим перед смертью своей вас расстрелять…
— Это пустой разговор, поручик, — прервал его штабс-капитан.
— Командующий бросает армию, один является в стан противника, что за война такая, — бормотал пожилой капитан.
— Какая бы ни была она, но на этой войне, как на всякой другой, тоже убивают, — сказал его сосед поручик с рыжими усами.
— Я о правилах говорю, о законах…
— Закон один. Убивать.
Тряпицын попросил чаю и, воспользовавшись минутной тишиной, заявил:
— Мы контролируем все дороги ниже Богородска, без нашего разрешения не проезжают ни одна кошевка почтовая, ни крестьянские сани, ни охотничьи нарты. Я привез вам ваши письма.
Тряпицын вывалил из сумки на стол кучу писем. Офицеры тут же сгрудились вокруг писем и торопливо, нервными пальцами начали перебирать их.
— Господа, мне два письма!
— А мне одно, от брата.
Офицеры отбросили всякую условность, они будто забыли, что тут же за столом сидит представитель противной стороны, они кричали, вырывали письма из рук друг друга, приплясывали.
Полковник Виц хмуро наблюдал за ними, но не стал призывать к порядку. Наконец офицеры отошли от стола, приткнулись кто где мог и начали читать письма.
— Отнесите солдатские письма, — приказал полковник ординарцу.
«Гранаты попадают в цель», — подумал Тряпицын, выпил чашку чая и поднялся из-за стола. Полковник взглянул на него и, не говоря ни слова, сам подал ему маузер. Тряпицын пошел к двери, его опередил молодой поручик, подал полушубок, шапку.
— До скорой встречи, — сказал Тряпицын и вышел из избы.
Об этой встрече командующего партизанской армией Якова Тряпицына с полковником Вице рассказывал партизанам каждый перебежчик и каждый добавлял от себя. История эта обрастала всякими неожиданными и невероятными подробностями. Рассказав об этой встрече, солдаты вытаскивали письма родственников и показывали партизанским командирам. В этих письмах родственники сообщали, что такой- то и такой-то вернулся домой, он добровольно сдался красным, и те его не расстреляли, отпустили домой; а такой-то и такой добровольно перешел на сторону партизан, жив, здоров.
Глотов, которому показал письма один из перебежчиков, с недоверием вертел лист тетрадной бумаги и не верил, что оно могло попасть солдату. Но на конверте красовались почтовые штемпеля, лучшее доказательство надежности рассказа солдата.
— Дела белых плохи, — сказал Павел Григорьевич Богдану. — Если такие письма проникают в гущу солдат, то они действуют на их умы почище всякой отрады. Эти письма отрезвляют солдат, они лучшие агитаторы за нашу правду. Сегодня, завтра белые сдадутся.
Павел Григорьевич не ошибся. На следующий день в Мариинске внезапно поднялась перестрелка и вскоре так же внезапно прекратилась. Как потом выяснилось, это казаки поднялись против атамана и его
