Богдан плыл на оморочке рядом с ним.
— Учитель, ты знаешь, почему женщины в лодке ездят? — вдруг спросил он.
— Чтобы что-то перевезти, ну, хотя бы дрова.
— А почему, когда мужчина едет в лодке, он сидит на корме и рулит лодкой?
— Это я не знаю, лучше было бы, если бы сам греб.
— Нельзя, потому что женщине куда ехать и куда смотреть — все равно. Пусть она смотрит назад. Мужчина — охотник, ему надо вперед смотреть. Вдруг зверь впереди, надо ему первым его увидеть. Мужчина никогда не может ездить спиной вперед, потому что затылком он не увидит зверя.
«Камешек в мой огород», — подумал Павел Григорьевич и засмеялся.
— Так, может, ты считаешь меня женщиной?
— Нет, ты хорошо стреляешь.
«Ах, вот почему я мужчина, хотя езжу спиной вперед!»
Павел Григорьевич совсем повеселел. К рыбакам они приехали в полдень. Увидев учителя, мальчики смутились, некоторые попрятались, кто где мог. Глотов сразу же начал разговор с родителями, опять повторял то же, что говорил им не один раз. Рыбаки отмалчивались, их совершенно не трогали слова учителя: они все это уже слышали и воспринимали, как завывание ветра или назойливый дождь.
— Сам поговори с ними, — кивали они на детей.
Павел Григорьевич знал никчемность разговора с мальчиками, но ничего не мог придумать, чем можно было бы уломать упрямство родителей и детей. Разговаривая с рыбаками, он все время думал о малмыжском попе, который возможно уже находится в Нярги. Потом махнул на попа: в конце концов он работает в школе не из-за него. Но когда истощился его словарный запас, иссякли аргументы, признавая свое бессилие, он сказал:
— Поп приезжает проверить, как учатся ваши дети. Что я ему скажу? Дети все на рыбалке. Так, что ли?
Рыбаки переглянулись, у некоторых безразличие в лице сменилось тревогой. Приезжает поп в Нярги! Ни одного русского начальника так не боялись охотники, как попа. Редко навещал священник стойбище, но едва охотники слышали, что он там появился, поднималась суматоха: женщины, дети, сами охотники спешили подальше упрятать всевозможных сэвэнов,[54] сделанных из травы, вырезанных из дерева; мелкие бурханчики можно закопать в песок тут же возле фанзы, но куда спрячешь вырезанного из колдобины саженного бурхана?
Поп обыкновенно проходил по стойбищу из конца в конец, если не находил ничего крамольного, что могло осквернить его преосвещенство, поговорив с несколькими охотниками, принявшими христианство, уезжал восвояси. Но если ему попадались сэвэны, тут уж жди погрома: священник приказывал своим сопровождающим шарить по всем углам фанзы, лазить в амбары, и те, исполняя его приказ, вытаскивали припрятанных сэвэнов, складывали в кучу и сжигали. Последний такой погром в Нярги устроил предыдущий священник лет шесть тому назад. За эти прошедшие шесть лет у всех появились новые сэвэны, которые, каждый в свое время, спасли домочадцев от различных болезней. После излечения больных их оставляли у себя и хранили, как хранят запасы юколы, оберегая от мышей, насекомых и от плесени. Так и собирались в каждой семье с десяток, а то и больше, сэвэнов. Каждый член семьи болеет не одной болезнью, то заболит живот, то заноет поясница или начнут ныть ноги, и на все эти болезни изготовляются различные сэвэны по указанию шаманов.
— Когда приезжает бачика? — с тревогой спрашивали рыбаки.
— Не знаю, может, он уже приехал, а может, завтра приедет, — ответил удивленный учитель.
— Тогда забирай всех ребят, мы сами можем одни рыбачить, — сказали рыбаки.
«Они боятся попа», — догадался Павел Григорьевич.
Рыбаки посадили детей в кунгас учителя, крепко наказав, чтобы они по приезде домой подальше попрятали всех сэвэнов. А Павел Григорьевич, обрадованный удачей, улыбался и, глядя на хмурых ребятишек, сравнивал себя с дедом Мазаем, спасавшим зайцев. Только по пути домой, расспросив мальчишек, он узнал, почему встревожились рыбаки при известии о приезде священника. Потом они хором повторяли «Отче наш». Дети перевирали слова, путали строки.
«Ничего, хорошо, они же не знают русского языка. Так и скажем батюшке», — посмеиваясь, думал Глотов.
— Богдан, теперь все вместе прочитайте «Богородицу» на нанайском языке, — сказал он и подумал: «Тут уж не к чему придраться, ни поп, ни я, ни дети, никто не знает эту молитву на нанайском языке».
— Учитель, они забыли молитву, — сказал Богдан.
«Ох, подведет Богдан всех нас!»
— Ну, хорошо, тогда договоримся так. Ты, Богдан, лучше всех знаешь «Богородицу», вспомни, и все вместе повторите. Если хорошо прочтете молитвы, батюшка будет рад и быстрее уедет из стойбища. Вы ведь этого хотите.
Малмыжский священник приехал только на третий день после возвращения школьников в стойбище. Привезли его на лодке четверо дюжих молодых малмыжцев. Священник вышел из лодки, поклонился встречавшим его ученикам Глотова, поздоровался с учителем. Небольшого роста, подвижный, в черной рясе, он показался ребятишкам смешным, и кое-кто прыснул, отвернувшись в сторону.
Оживленно беседуя с Павлом Григорьевичем, он прошел в школу, путаясь в широких полах рясы.
Павел Григорьевич был на голову выше священника и поглядывал сверху вниз, скупо отвечал на его вопросы. Оживленный, говорливый отец Харлампий вселял в него тревогу, и он гадал, что собирается священник делать в стойбище.
— По велению свыше мне вменили в обязанность досматривать за твоей школой, — говорил отец Харлампий. — Но что я смыслю в светских науках? Я уж посмотрю только, чего достигли дети в молитвах. По-русски хоть говорят они?
— Плохо.
— Через молитву только они познают мудрость русского языка. Много ли времени ты уделяешь молитвам?
— Достаточно.
— На своем-то языке они молятся?
— Да.
— Ну, послушаем, послушаем.
С дороги отец Харлампий отдохнул, сидя на табуретке за столом, прихлебывая горячий чай, оглядывая жилище учителя, похвалил, что учитель гольдскую фанзу превратил в вполне русский дом, с потолком, с полом.
— Сам все сделал? Мастеровой?
— Наборщик.
Отец Харлампий шумно отхлебнул горячую жидкость с блюдечка, перекрестился и встал. За перегородкой жужжали дети. Священник вошел в класс. Дети встали и поклонились, как учил их Павел Григорьевич. Отец Харлампий широко перекрестил класс, сел на табурет учителя и начал возвышенно- церковным языком говорить о христианстве, о православной церкви.
— Вы поняли, дети мои? — спросил священник, закончив проповедь.
Дети молчали и не мигая смотрели на отца Харлампия.
— Нет, — раздался голос Богдана.
— Кто это сказал? Ты? Подойди сюда.
Когда Богдан подошел к столу, отец Харлампий осмотрел его колючими глазами с ног до головы и переспросил:
— Не понял, говоришь, сын мой?
— Нет.
— Молитву знаешь какую?
— Учитель учил «Отче наш».
Отец Харлампий бросил косой взгляд на Павла Григорьевича, стоявшего у окна.
— Каждый день читаешь молитву?
— Да.
