ему говорю: «Как же нам не путешествовать, если я должна петь в лондонской опере?» А он и слышать не хочет. В дороге всегда раздражается и поднимает большой шум. Как только я его выпущу из корзинки, он будет счастлив и доволен. Вот увидишь.
И правда — стоило Каспару выбраться из корзинки в гостиной графини, как он сразу замолчал. Он попробовал лапой ковер, ловко выпрыгнул на него и принялся обследовать комнату. Тут-то я и понял, почему графиня назвала его кошачьим принцем. Он был черный от усов до кончика хвоста — черный как смоль, гладкий, блестящий и очень красивый. И сам знал, что красивый. А двигался он так, будто был из шелка, высоко держа голову и резко взмахивая хвостом.
Я пошел было за остальным багажом, но графиня окликнула меня так, как обычно делали постояльцы, когда собирались дать мне на чай. При ее графском титуле, страусовых перьях и всем этом роскошном багаже я уже надеялся на очень щедрые чаевые. Как оказалось, у нее вовсе не было намерения давать мне на чай.
— Как тебя зовут? Я желаю знать твое имя, — сказала она, широким жестом снимая с головы свою шляпу.
— Джонни Трот, графиня, — ответил я.
Она рассмеялась, но я был не против — я видел, что она вовсе не хочет меня обидеть.
— У тебя очень смешная фамилия, — сказала она. — Но как знать — может быть, для тебя «Кандинская» тоже звучит смешно.
Каспар тем временем вспрыгнул на диван, почти сразу же соскочил на пол и стал точить когти — сперва о портьеру, потом о кресло. Вслед за этим он обошел всю комнату: позади письменного стола, под роялем, по подоконнику — ни дать ни взять принц, который осматривает свои новый дворец и вступает во владение им. После он устроился на кресле перед камином, откуда сначала рассматривал нас обоих, медленно моргая, а затем принялся вылизываться, благосклонно мурлыча. Видно было — принц одобрил свой дворец.
— Очень симпатичный кот, — сказал я.
— Симпатичный? Симпатичный? Каспар вовсе не симпатичный, Джонни Трот. — Графиня была явно недовольна тем, как я отозвался о ее коте. — Он прекрасный! Самый прекрасный кот во всей России, во всей Англии, на всем белом свете! Нет другого такого кота, как принц Каспар. Он не симпатичный — он великолепный. Ты согласен со мной, Джонни Трот?
Я поспешно кивнул. Мог ли я спорить?
— Хочешь его погладить? — спросила она.
Я присел на корточки перед креслом и, осторожно протянув руку, погладил одним пальцем урчащую грудку — только секунду-другую. Я чувствовал, что сейчас это все, что он мне дозволит.
— Я думаю, ты ему, пожалуй, понравился, — сказала графиня. — Для принца Каспара если ты не друг, значит, ты враг. Он тебя не оцарапал — так что, мне кажется, ты теперь его друг.
Поднявшись, я заметил, что она пристально разглядывает меня.
— Скажи правду, ты хороший мальчик, Джонни Трот? Тебе можно доверять?
— Думаю, да, графиня, — ответил я.
— Нет, этого мне недостаточно. Я должна знать точно.
— Да, — сказал я ей.
— Тогда у меня есть к тебе очень важное дело. Каждый день, пока я здесь, в Лондоне, ты будешь смотреть за принцем Каспаром. Завтра утром я начинаю репетировать в опере. В «Ковент-Гардене». В «Волшебной флейте» Моцарта. Я — Царица Ночи. Ты знаешь эту оперу?
Я помотал головой.
— Когда-нибудь ты ее услышишь. Быть может, я как-нибудь спою для тебя под фортепьяно, когда буду упражняться. Я каждое утро после завтрака должна упражняться. Принц Каспар всегда бывает доволен, когда я пою. Дома, в Москве, он любит лежать на рояле и слушать меня, и тогда он машет хвостом — вот так, как сейчас. Посмотри на него. Так я узнаю, что он доволен. Но пока я на репетиции, я должна быть уверена, что ты здесь о нем заботишься и что ему хорошо. Сможешь это для меня делать? Кормить его? Разговаривать с ним? Водить его на прогулку — раз утром и раз вечером? Он это очень любит. Ты не забудешь?
Графиня Кандинская была не из тех, кому легко отказать. Да и сказать по правде, я был польщен ее просьбой. Только пока еще не придумал, как бы втиснуть все эти дела между моими прочими обязанностями в отеле. Правда, подумал я и о том, не получу ли от нее хорошие чаевые, но уж про это, конечно, не посмел сказать ни слова.
Графиня улыбнулась и протянула мне руку в перчатке. Я растерялся. Ни разу я не пожимал руку никому из постояльцев. Посыльные и постояльцы вообще никогда не жмут друг другу руки. Но я видел, что она ждет этого от меня, и пожал ее руку. Рука была маленькая, а перчатка очень мягкая.
— Ты, я и принц Каспар станем большими друзьями. Я это знаю. А теперь можешь идти.
И я повернулся, чтобы уйти.
— Джонни Трот, — сказала она и опять засмеялась. — Извини, но уж очень у тебя смешная фамилия. Пожалуй, я таких смешных никогда не слышала. Я убедилась, Джонни Трот, что ты хороший мальчик. Знаешь, почему я так думаю? Ты ни разу не спросил про деньги. Я буду три месяца платить тебе по пять шиллингов в неделю — я здесь буду три месяца петь в опере. А, вот ты и улыбнулся опять. Мне нравится, как ты улыбаешься. Я думаю, если бы у тебя был хвост, ты бы размахивал им, как принц Каспар.
Когда я чуть позже принес наверх ее чемоданы и поставил в прихожей, я услышал, как она в гостиной играет на рояле и поет, и краем глаза увидел Каспара, который разлегся прямо перед ней, внимательно глядя на нее и в полном довольстве помахивая хвостом. Выйдя из номера, я еще немного постоял за дверью и послушал. Уже тогда, стоя в коридоре, я знал, что никогда не забуду этого дня. Но ни в ту минуту, ни потом, в самых несбыточных мечтах я и представить себе не мог, как приезд графини и появление Каспара навсегда переменят мою жизнь.
У меня никогда не было матери — да и отца тоже, если уж на то пошло; не было ни сестер, ни братьев — по крайней мере, я о них ничего не слыхал. Не то чтобы я очень горевал. Известное дело: чего не имел, о том не тоскуешь. Но думать — думаешь. Когда я мальчишкой жил в ислингтонском приюте, то, бывало, часто пытался представить себе, кто моя мать, как она выглядит, как одевается, как говорит. Почему-то отец меня мало занимал.
Помню, было мне лет девять, когда, возвращаясь из школы по Толлингтон-роуд, я увидел красивую даму в экипаже. Случилось так, что экипаж остановился прямо около меня. Дама была во всем черном, и я видел, что глаза у нее заплаканы. Не знаю почему, но я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. В ту минуту я был уверен, что она — моя мать. Тут экипаж тронулся снова, и она исчезла. Потом я несколько месяцев мечтал о ней. Но воспоминания об этой минуте со временем потускнели, а с ними — и моя мечта. Были у меня, конечно, и другие придуманные матери. Я вовсе не считал, что они непременно должны быть разодетыми или богатыми, но и представлять, что моя мать на карачках скребет чужие полы, у нее обветренные руки и красный от холода нос, тоже, понятно, не хотелось. Моя мать должна была прежде всего быть красивой. Она не могла быть ни слишком старой, ни слишком молодой. У нее не должно было быть других детей — я желал непременно оказаться ее единственным ребенком. И конечно, она должна была быть светловолосой, потому что у меня волосы светлые.
Я думаю, вполне понятно, почему через несколько дней я совершенно уверился, что графиня Кандинская по всем статьям годится мне в матери. Она была светловолоса, потрясающе красива и элегантна, возраста самого подходящего, и, насколько я знал, детей у нее не было. Ну а если она
