— Не знаю какой…
«С ума она сошла, что ли? Что с ней? — подумал Богдан. — Несет какую-то чушь».
— Разве сейчас узнаешь, какой будет, — продолжала Гэнгиэ. — Когда появится, тогда узнаешь. Да и тогда не узнаешь, когда подрастет, тогда узнаешь.
— О чем ты говоришь? Можешь понятнее сказать?
— А чего тебе непонятно? Сказала я тебе, человек появился, я понесла. Что тут непонятного?
— Ты понесла?!
Богдан почувствовал, точно его вытащили из сырого подземелья на дневной свет. Он закрыл глаза, вздохнул полной грудью и прошептал:
— Как же так? Смерть и жизнь — рядом. Горе и радость — в обнимку.
Он позабыл в это время, что сам родился в год мора, когда черная оспа погубила стойбище Полокан, что он вдохнул весенний воздух в то время, когда прекратилось дыхание дочери Токто. Он забыл об этом, хотя не раз слышал от матери.
— Правда, понесла? — спросил он еще раз.
— Не веришь?
— Ты же говорила…
— Сама не верила, а теперь верю.
Богдан обнял любимую, стал целовать ее в губы, щеки, в глаза и повторял как обезумевший:
— Сына, сына, сына хочу. Сына, опять сына… Гэнгиэ радостно смеялась.
— А я дочь, дочь, дочь хочу. Помощницу мне…
— Ладно, кто будет, тот и будет, — сказал, успокоившись, Богдан. — А нам надо по-настоящему мужем и женой стать.
— А мы разве не по-настоящему?
— По закону надо, зарегистрироваться…
На следующий день Богдан поймал Сашу Севзвездина в коридоре, затащил в пустую аудиторию.
— Ты опять об алфавите? — спрашивал Севзвездин. — Может, тебе ехать на дискуссию?
Александр Севзвездин собирался в Хабаровск, где проводилась дискуссия о письменностях народностей Амура. Даже не о самой письменности, а об алфавите. С первых дней обучения детей по латинским буквам стали высказывать недовольство учителя. Недовольство возросло еще больше, когда во втором классе детей начинали обучать русскому языку. Малыши должны были выучить буквы двух различных алфавитов. Запротестовали и учителя ликбезов, их ученики — взрослые папы, мамы, немного умеющие читать русские слова, вновь переучивались вместе с новичками по латинским буквам.
— Я, Богдан, буду стоять за русский алфавит.
— Не о том я, Саша, у меня другое дело, посоветоваться хочу.
— Советуйся, я никогда не отказывался помочь.
— Ты как женился?
— Как женился? Просто, а что? — Саша густо покраснел и переспросил: — А что?
— Что надо, чтобы жениться. Севзвездин покраснел еще гуще…
— Как что? Просто влюбился… Ну и чтобы она согласна…
— Да, согласна! Что требуется, чтобы зарегистрироваться?
Севзвездин облегченно вздохнул, улыбнулся:
— Фу, черт, задачу задал. Женишься? Вот и хорошо, давно бы так. В загс надо идти, и все. Когда свадьба?
Скромную, но веселую свадьбу справили в один из воскресных дней в квартире Александре Севзвездина. Много подтрунивали над Михаилом, который все еще не решался зарегистрировать брак с Людмилой Константиновной.
— Если нынче зимой Михаил женится, я волосы под машинку подстригу, — клялся Яков Самар.
— Новое придумай, зачем мою грязную рубашку напяливаешь, — огрызался Михаил.
— Если не женится зимой, я женюсь, — заявил Сашка-Сапси.
— Ругатель, матерщинник, таких не любят.
После свадьбы Богдану с Гэнгиэ выделили отдельную комнатку, и они зажили вдвоем. О женитьбе они не сообщили родителям, посчитали, что те об этом догадались по фотокарточке сами.
Возвратился Александр Севзвездин из Хабаровска, с восторгом рассказывал о знакомстве с автором первого нанайского букваря Ниной Александровной Вальронд.
— Это ученый, настоящий ученый с большой буквы! Обаятельный человек…
— Как дискуссия?
О дискуссии Александр Севзвездин рассказывал без пафоса, и Богдан понял, что он остался недоволен ею. Позже его догадки подтвердил сам Александр.
— Переливали воду, — сказал он. — Не пришли к единому мнению. Согласились, что нельзя пользоваться латинским алфавитом, и все. Надо, Богдан, браться за дело, разрабатывать грамматику, приспосабливать русский алфавит к вашему языку. Так думает и Нина Косякова, помнишь ее? Молодец она, работала с твоими отцом и матерью в Джуене, теперь — в Кондоне.
Они опять засели за работу. Трудно приходилось Богдану, он сам учился на предпоследнем курсе института, помогал Гэнгиэ, учившейся на трехгодичных педагогических курсах, помогал Севзвездину разбираться в тонкостях нанайского языка. Но сам он считал главной обязанностью — заботу о беременной жене.
Учебный год проходил обычным порядком в занятиях, в спортивных соревнованиях, в выступлениях на концертах художественной самодеятельности. Северяне Института народов Севера показывали свое искусство почти во всех рабочих клубах и домах культуры Ленинграда. Ленинградцы впервые видели чукотские, ненецкие танцы, слушали песни эвенков, хантов и манси, смеялись, глядя на «нанайскую борьбу».
Когда впервые Богдан с друзьями обдумывал репертуар нанайской группы, разгорелся спор. Девушки и женщины наотрез отказались выступать; танцевать они не умели, а петь не могут, воспрещается, мол, по старым обычаям. Без споров включили фехтование на коротких и на длинных палках. Когда Богдан предложил показать шаманский танец, запротестовал Сапси-Саша.
— Ты совсем спятил! — выкрикнул он. — Шаманский танец хочешь распространять в Ленинграде?
— Кто здесь станет его танцевать? — удивился Богдан.
— Так это же ради смеха, — встал на сторону Богдана Михаил.
Михаил привез с Амура настоящий шаманский костюм, бубен и гисиол-палку, побрякушки-янгпан. Теперь он был как настоящий шаман! И танцевал он не хуже шамана. Показывали нанайцы и свой коронный номер — «нанайскую борьбу». Исполнял эту шутку Сапси-Саша. Когда впервые он вышел с этим номером на сцену Дворца культуры, то так ловко имитировал борьбу двух мальчиков, что вскоре весь зал смеялся безудержно. Сапси совсем разошелся, подкатился к краю оркестровой ямы и стал изображать, как злой мальчишка старается спихнуть противника в яму. Тут уж не до смеха стало зрителям, повскакали мужчины с первых рядов, подбежали к яме, закричали:
— Хватит, ребята! В яму упадете! Остановитесь!
Протянули руки дюжие мужчины, чтобы подхватить драчунов, и в этот момент перед ними поднялся Сапси-Саша, откинул с головы подушки, и белые его зубы заискрились под светом электрических лампочек.
Поднялся такой смех, что стены дворца задрожали, люстры устрашающе закачались! Это был успех! Услышали ленинградцы о веселой «нанайской борьбе», и каждый захотел посмотреть на нее, вот и стали приглашать на вечера, отбоя не было.
Ленинградская сырая зима подходила к концу, когда Михаил наконец женился, и студенты-нанайцы поздравили друг друга с пополнением в их дружной семье. В это время Гэнгиэ ходила последние недели.
— Гэнгиэ, где мы тебе чоро поставим? — подтрунивал над ней Михаил. — Может, в парке, а?
— Тебе все смешно, — обижалась Гэнгиэ. — Мне боязно, а ты смеешься. Твоя жена говорит, чтобы я не боялась, ей хорошо, она не рожала.
