свидания, Митропан.
Холгитон повесил трубку, обернулся ко всем:
— Кирка вернулся. Наш доктор.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Нанайские национальные районы 1927 года — Болонский, Толгонский, Горино-Самагирский — не могли выполнить свои задачи по переустройству жизни нанайцев по простой причине — не хватало грамотных людей, не было своих национальных кадров. Председатели райисполкомов, сельских Советов были вчерашние охотники, многие из которых не держали никогда в руках карандаша, не умели ни писать, ни читать. Недоставало учителей, не было своей письменности. За два года существования национальных районов только Интегралсоюз сыграл свою роль, он упорядочил цены на пушнину, стал снабжать охотников всеми необходимыми товарами. А для коренного изменения жизни нанайцев требовалось много грамотных людей из своей среды. Это понимали нынешние руководители Нанайского района, начиная от женотдела, который возглавляла Гэнгиэ, и кончая секретарем райкома партии Глотовым. Они знали всех своих студентов, обучавшихся в Николаевске-на-Амуре, Хабаровске, Владивостоке, Ленинграде. Студенты находились на полном государственном обеспечении, питались и одевались за счет государства.
— Это наши основные кадры, — твердил Павел Григорьевич. — Это костяк нанайской интеллигенции, их надо беречь, им надо помогать. Кадры — главный вопрос, от его решения зависит все. Курсы ликвидаторов неграмотности в Найхине должны выпускать по-настоящему грамотных людей, МТС должна готовить мотористов. Нанайцы с оружием в руках отстаивали новую жизнь, так стройте эту жизнь сами, своими руками. Это вам под силу…
Богдан, вернувшись из поездки по району, сообщил, что только Джуен вроде бы находится в изоляции, там никто не собираетсяучиться ни в техникуме, ни в институте.
— Токто инертный человек, — сказал Глотов. — Знаю его. Но что же твой отец? Энергичный человек, что же он? А мать — общественница, ее слушаются женщины…
За два года работы секретарем райкома партии Павел Глотов десятки раз объезжал район. Он знал в лицо всех руководителей сел, бригадиров рыболовецких и полеводческих бригад, передовых промысловиков. В первые же дни своей работы он встретился со старыми знакомыми. С Пиапоном он обнимался и, хлопая по спине, спрашивал:
— Ну, председатель, встретились? Работать вместе будем. Говорил я тебе, придется…
Минуту спустя, вспомнив далекое прошлое, засмеялся и спросил:
— Школа в Нярги есть?
— Есть, как же без школы? — удивился Пиапон.
— Дети курят?
— Ты что, Павел, разве можно?
— Ага, нельзя, значит? А помнишь, когда я в школе у вас учительствовал, ультиматум мне объявляли: если не разрешишь нашим детям в школе курить, то не пустим их учиться? Помнишь?
— Было, было, — засмеялся Пиапон.
В Малмыже Глотов упорядочил колхозные дела Митрофана Колычева. Помнили крестьяне ссыльного Глотова. В Малмыже, как и во многих других русских селах, крестьяне с неохотой вступали в колхоз, хозяйство было маломощное, на всех районных совещаниях говорили, что нанайские колхозы тянут на буксире русских.
— Раскулачивать всех! — кипятился Митрофан.
— Кого надо было — раскулачили, — отвечал Глотов. — Надо убеждением действовать. Не хотят вступать в колхоз, подождем.
— Подождем, пока все не разбегутся? В Комсомольск переезжают, в соседний район бегут.
— Не тревожься, Митрофан Ильич, там тоже советская власть, никуда они не денутся от наших законов.
В Джуене Павел Григорьевич встретился с Токто, Потой, от души смеялся, слушая рассказ Токто об организации и распаде хурэчэнского колхоза.
— Теперь я охотник, забот колхозных нет, душа не болит, — бахвалился Токто. — Освободился я.
— Даже бригадром не хочет быть, — пожаловался Пота.
— Эх, Токто, Токто, а еще воевал за советскую власть, — укоризненно покачал головой Глотов. — Люди тебя уважают, слушаются, ты должен работать…
— Нет, председателем не буду, завловом не буду, бригадиром не буду. Сейчас приходят грамотные люди, пусть они все делают, а я работал, пока они подрастали, пока людей расторопных не хватало. Теперь все, хватит. Все равно я ничего не понимаю в законах.
— Внуки твои грамотные?
— В ликбезе учились, грамотные.
— Надо им дальше учиться, на курсах, например.
— Женатые они.
Самой интересной была встреча с Валчаном в Сакачи-Аляне. После колхозного собрания, на котором присутствовал Павел Григорьевич, к нему подошел плотный белоголовый старик.
— Ты меня помнишь? — спросил он. — Я тебя в Хабаровск отвозил.
Глотов вспомнил. Это был Валчан, который хотел его, беглого ссыльного, выдать жандармам, чтобы завладеть его великолепным охотничьим ружьем. Вспомнил он и рассказ Пиапона о Валчане и спросил:
— Хунхузом был, Валчан?
К его удивлению, Валчан не растерялся, он засмеялся в ответ, скаля желтые, хорошо сохранившиеся зубы.
— Был, конечно. Это так давно было.
— Потом контрабандой занимался?
— Занимался немного, потом перестал.
— Границу закрыли?
— Просто перестал, советской власти испугался, милиционеры не то что полицейские, нюх у них острый.
«Откровенный, знает, что за прошлое не ответит», — подумал Глотов.
Павлу Григорьевичу на первых порах большую помощь оказывал Ултумбу, второй секретарь райкома партии. Посетовал он, что плохо пока обстоят дела с вовлечением передовых колхозников в партию, не было среди нанайцев членов партии, только кандидаты с большим стажем. На последней партийной чистке из партии были отчислены несколько таких кандидатов. Партийные организации существовали только в Болони и в Найхине.
— Надо принимать в партию передовых тружеников, — сказал Глотов. — Председателей колхозов и сельских Советов надо принимать.
— Разтваривал я со многими, — ответил Ултумбу. — Некоторые готовы вступить в партию, и будем их принимать. Говорил с Пиапоном. Не понимаю, почему такой умный и авторитетный человек не вступает в партию.
— Отказался в партию вступать? — удивился Глотов. — Не ожидал от него. А в чем дело?
— Поговорите с ним сами.
Встретившись в следующий раз с Пиапоном, Глотов спросил напрямик:
— Почему не вступаешь в партию, Пиапон?
— Я не все понимаю в новой жизни, Павел, — ответил Пиапон задумчиво. — Многого не могу понять. Однажды Воротин стал мне объяснять, что такое государство, сказал, что государство — это я, ты и все вместе. Позже мне растолковали многое, но я все равно плохо понял. Как я могу в партию идти, когда не понимаю того, что другие хорошо знают?
— Понимание придет позже, в учебе, а сердцем ты всегда был за советскую власть, за коммунистов.
