Речь идет о первопричинах утраты украинским Западом тех самых ментальных связей, отсутствие которых сегодня делает его легкой добычей разжигателей межславянской вражды.
О том, куда уходят эти исторические корни, повествует небольшой отрывок из книги Василия Витальевича Шульгина «Что нам в них не нравится…» (курсив- авторский):
«Некий устоявшийся образ русскости можно рисовать себе в москвичах эпохи Алексея Михайловича, если не принимать во внимание солидной доли финской и татарской крови, влившейся в северян. Но история говорит нам, что другое действующее лицо этой же эпохи, гетман Богдан Хмельницкий, смотрел на себя и на своих как на истинных носителей русского начала.
Южане напоминали Государю Московскому, что древнее гнездо воссоединяемого русского народа есть Киев и вся вообще «Малая Русь». И если на одну минуту задуматься над тем поразительным сходством, которое являют внешние образы Руси Киевской и Руси Запорожской …, – то надо признать, что этого рода русскость, то есть древнюю русскость, Юг стойко хранил.
Но эта русскость, будем называть ее южной, отличается от Московской, которую будем называть северной. И поэтому недаром Петр Великий, коему предстояло использовать великое дело своего отца (направившего «Московию» с пути местно-московского на путь обще-русский), недаром Петр Великий стремился найти новое гнездо для удвоившегося в своих возможностях народа.
Москва для этого дела была тесна и провинциальна; она не могла импонировать русскости южной; ибо эта последняя традиционно, от времен Владимира и Ярослава, протягивала щупальца на Запад и тянула в себя завоевания культуры общечеловеческой. Из воссоединения двух братских племен, одинаково русских, но несколько разошедшихся в течение веков различной политической жизни, непременно должно было родиться «нечто третье», что не было бы ни древний Киев, находившийся в состоянии упадка, но хранивший варяжские традиции русского западничества; ни Москва, набравшаяся силы, но носившая на глазах повязку из чисто московских, «сепаратистических» от остального мира предрассудков.
Это третье было найдено; и нарекли ему имя – Санкт-Петербург.
Петербург, утвержденный на болоте Петром, что значит Камень, получил гранитное основание; при помощи прозревших «москвичей» и наследственно зрячих «киевлян» он стал тем котлом, где великолепно, можно сказать «блистательно», варилась каша из двух воссоединившихся племен русского народа.
Петербург поле под вишневыми садочками Полтавы превратил в ристалище, где разыгрался первый, со времен Владимира Мономаха, общерусский триумф. Петербург скромного хохла казака Григория Розума сделал супругом Императрицы Всероссийской – девицы Елизаветы; Петербург осуществил давнюю мечту Киева «ногою твердой стать при море» – при теплом, южном, Черном море, с IX века называемого «русским»; Петербург бросил южнорусское казачество, хранившее варяжские традиции, на новые подвиги, показав ему ручкой Императрицы Екатерины II подножие Кавказа, именуемого Кубань.
Петербург выковал новый русский язык, который был не московский и не киевский; который проходил выше того и другого, но стоял на этих двух местноречиях, как голова, вместилище развившегося разума, стоит на двух ногах.
Петербург из двух русских племен варил сладкий мед, который обещал досыта накормить пищей животной и духовной огромные пространства Русской Империи. Возможности, отсюда проистекавшие, не давали жить соседям; и потому сначала шведы, потом поляки и, наконец, немцы поспешили в этот кипящий мед подбросить ложку дегтя, которая испортила бочку. Этим дегтем была украинская идея.
Украинская идея (идея распри, раздора, идея бифуркации единых русских крови, языка и культуры) задержала сваривание южно – и северно-русских особенностей в единый русский тип, то есть работу, над которой трудился Петрополь. С тех пор, как Петроград деградировал из ранга столицы, каковой опять стала Москва, история попятилась назад; а враждебные русскому народу силы стали неистово работать над его разделением.
По счастью, оружие, которое для этого употреблено, – гнилое. Украинская идея, то есть утверждение, что южно-русский народ – не русский, долго не выдержит, ибо оно лживо и рассчитано на невежество.
Самолюбие проснувшегося южно-русского народа не позволит, чтобы ему морочили голову польско- немецкими сказками, принимая его за дурачка непомнящего. Малая Россия вспомнит, что она Россия par excellence [в высшей мере], и пошлет к так называемой mere de biss всех украинствующих вралей.
Но… но «особенности» южно – и северно-русские, подновленные годами разделения, останутся. Южная Россия, даже приняв свое старое наименование Малой, то есть исконной Руси, некоторое время будет настроена сепаратистически; если не в смысле политическом, то в смысле культурном.
Будут попытки строить две параллельные культуры (обе чисто русские): одну – северно-русскую, другую – южно-русскую. И пройдет, может быть, немало времени, пока обе половины России признают свои культуры местными и подчиненными; тогда, поднявшись над сими локальными изделиями, но взяв их за основание, они будут продолжать пряжу, начатую Петербургом, – пряжу единой, общерусской ткани».
Вместо комментария к вышесказанному могу лишь с прискорбием заметить, что до «единой ткани», которая могла бы стать надежным фундаментом для укрепления и процветания украинского и русского народов, сегодня еще дальше, чем в те времена, когда В. Шульгин писал эти строки.
Заветная мечта еврейского кагала по окончательному «распылению» славянского союза
Но явление это не имеет ничего общего со стихийным развитием – напротив, оно носит целевой, рукотворный характер. Заветная мечта еврейского кагала по окончательному «распылению» славянского союза – исторического, политического и духовного – как никогда близка к осуществлению.
И роль последнего, самого крепкого гвоздя, вколачиваемого в крышку русско-украинского «братского» гроба, по еврейскому сценарию должна сыграть Украинская Трагедия, ловко и бесстыдно взваленная на плечи России. Ради этого мировое еврейство даже любезно согласилось потесниться на своем «жертвенном» пьедестале и рядом с жертвами Холокоста освободить место для жертв Голодомора.
На этом фоне весьма показательным является «непомерное и непомерно рьяное» участие евреев в раскручивании темы Голодомора – конечно же, в контексте российской, не израильской,
