— Предложение принято, — улыбнулся он. — Надеюсь, у вас дома есть что-нибудь получше черствого хлеба.
Они торопливо шли по Городу Дьявола, и Филипп все впитывал в себя заново, позволяя впечатлениям от увиденного в этом странном, таком непохожем на его собственный, мире, захлестнуть себя целиком. Бесконечное ночное небо без звезд, по которому на крыльях сновали дьяволы. Жар, исходящий от бесчисленных больших и маленьких огней, прорывавшихся сквозь трещины в земной коре. Толпы грешников, которых хлыстами гнали к местам наказаний.
Звук гремящих кандалов, крики боли и душераздирающие мольбы о пощаде.
Они срезали путь через парк и прошли мимо группы странного вида деревьев, которых Филипп прежде здесь не замечал. Кора их просвечивала, а на длинных кривых сучьях висели не листья, а круглые медяки.
Они дребезжали и позванивали на горячем ветру.
От деревьев исходил прогорклый запах, и внезапно Филиппу показалось, что под морщинистой корой проглядывали человеческие черты. Не напоминало ли это чей-то нос? Или пару глаз?
— Люди, — зашептал он. — Эти деревья — люди.
Сатина кивнула.
— Скупцы и крохоборы. При жизни им хватало общества собственных денег. Сейчас они медленно гниют здесь под звон монет.
«Как странно, — думал Филипп, робко пригибаясь под раскидистыми ветвями, которые словно тянулись к нему, взывая о помощи. — Как отвратительно. Как больно смотреть. И все же, как хорошо снова быть здесь».
Они покинули парк и продолжили свой путь через квартал частных домов.
Симпатичные домики за увядшей живой изгородью то и дело сменялись сырыми гротами, от вида которых Филипп покрывался мурашками. В этих мрачных пещерах обитали варгары — повелители Темноты. Своим черным искусством они вызывали катастрофы и несчастья на земле.
В животе у Филиппа снова заурчало, и он задумался над словами Сатины о том, что она просто умирает от голода.
— Сатина?
— Что?
— Дьяволы ведь бессмертны?
— Да. Если, конечно, речь не идет об особых обстоятельствах, как тогда с Люцифером.
— А что будет, если ты бросишь есть и пить?
Она в недоумении вытаращила на Филиппа глаза.
— С какой такой стати?
— Это просто вопрос. Что случится, если ты не будешь ни есть ни пить больше недели?
— На мой взгляд, ты задаешь очень странный вопрос.
— Ты умрешь с голоду?
— Нет, я ведь не могу умереть. Просто буду мучиться от голода и жажды.
— А если это продлится дольше? Если ты останешься без еды и воды на месяц? Или на целый год?
— Филипп, от твоих вопросов не по себе. Зачем ты хочешь это знать?
— Потому что не понимаю, что такое бессмертие.
Сатина нервно потирала ладошки, разговор был ей явно неприятен:
— Произойдет то же, что и с тобой.
— Со мной?
— Ты ведь тоже бессмертен, теперь, когда ты умер. «Так значит быть бессмертным и быть мертвым одно и то же? Сходится с тем, что говорил Мортимер», — подумал Филипп. Но оставил эти мысли при себе.
Сатина пожала плечами.
— Если не есть и не пить, можно ослабнуть и заболеть. Будешь чахнуть, пока не останутся только кожа да кости, и сил будет хватать только на то, чтобы дышать. Но дышать ты не перестанешь, потому что умереть не можешь. Зато будешь настолько близок к смерти, насколько это возможно.
— Это, должно быть, ужасно, — бормотал Филипп, и перед его внутренним взором появился образ человека, такого истощенного и изможденного, что он больше походил на скелет. Лицо человека приобрело черты Люцифера, как он выглядел, когда был при смерти, оба рога сломаны пополам.
Что-то зашевелилось в голове у Филиппа. Мысль. Глубоко в мозгу. Мысль о том, что…
Мысль исчезла прежде, чем Филипп успел ухватить ее. Кажется, Сатина тем временем что-то сказала ему, и он попросил повторить.
— Я сказала, что это, без сомнения, ужасно. Но я не знаю здесь никого, кто бы голодал. Естественно, кроме грешников, но с ними все обстоит иначе.
— Что значит иначе?
— Они души, а не дьяволы. Им пища не требуется. Хотя они постоянно испытывают голод.
— Но и я не дьявол?
— Ты был им в прошлый раз, — прозвучал ответ. — Давай поговорим о чем-нибудь другом?
— Хорошо, — согласился Филипп и усмехнулся, почувствовав пустоту в желудке. — Я очень хочу есть.
22
Под хлыстом
— Судя по всему, отец дома, — заметила Сатина, когда друзья переступили через порог ее дома. Она кивнула в сторону крючка, на котором висел свернутый черный хлыст. — Пожалуй, нужно тебя предупредить. В последнее время он не в духе.
— Что случилось? — озабоченно поинтересовался Филипп. Он однажды видел Чернорога в плохом настроении — находиться поблизости от него было не слишком приятно и не очень разумно.
— Все из-за мамы. Она…
Сатину прервал донесшийся из кухни звон, за которым посыпались проклятья из стольких бранных слов, сколько Филипп услышал за всю свою жизнь и даже чуточку больше.
— Короче, сам увидишь.
Друзья вошли в кухню. Картина, которую они там увидели, был настолько неожиданной, что Филипп чуть не лопнул от смеха. Но что-то подсказываю ему, что если он рассмеется, это станет самой большой ошибкой в его жизни. И, вероятно, последней.
Отец Сатины, огромный черный грагорн таких же внушительных размеров, как и Драная Борода, навис над раковиной с горой немытой посуды. Его руки по локоть покрывала мыльная пена, на животе был повязан белоснежный фартук. К плите была прислонена метла, на полу — гора осколков.
— Привет, пап, — поздоровалась Сатина, и Чернорог резко обернулся, так что с мочалки во все стороны разлетелись брызги.
— Сатина? Как ты меня напугала! — он кивнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Я думал ты у себя в комнате, делаешь уроки!
— Что? Нет… — Сатина растерянно посмотрела на отца.
Филипп тоже не понял, что этим хотел сказать Чернорог. Сатины не было дома почти две недели.
Как мог ее отец быть уверенным в том, что она сидит у себя в комнате? К тому же, по Чернорогу совсем нельзя было сказать, что он рад встрече. Он как будто и не догадывался, что Сатина куда-то уходила.
— Похоже, ты это сказала мне, чтобы не помогать по хозяйству, — насупился Чернорог. — Я должен
