но полыхание их было беззвучным, как взмах крыльев ночной птицы.
Из центра огнедышащей бездны ввысь вырастала колоссальная гора. Она поднималась так высоко, что Филипп едва мог разглядеть вершину. Поначалу он подумал, что гора черная, потому что выжжена черным огнем. Но потом рассмотрел языки пламени, ключом бившие из скалистых боков, и понял, что это не обычная гора, а…
«Горящая гора», — думал Филипп, не в силах оторвать глаз от черного пламени, спиралью поднимавшегося к небесам.
Крутая лестница семь раз огибала огненную гору и восходила к самой вершине. И Филипп обнаружил то, что до сих пор не способен был осознать: наверх медленно шли люди. Тела их были объяты пламенем.
— Чистилище, — сказала Сатина, — они поднимаются вверх, а черный огонь пожирает их грехи.
— Должно быть… должно быть, им очень больно? — Филипп вглядывался в толпу людей, взбиравшихся по крутой лестнице. Одни двигались быстро, перешагивая через три ступеньки. Другие ползли наверх медленно как улитки, и когда они преодолевали две ступеньки, их снова отбрасывало на ступеньку назад. Но все они горели. Большинство были с ног до головы окутаны черным пламенем, у некоторых горели только руки, грудь или волосы. В воздухе стоял запах гниения.
«Сгоревшие грехи, — удивлялся Филипп. — Так пахнут сгоревшие грехи».
— Разумеется, им больно, — ответила Сатина. — Они ведь горят в огне.
— Почему они не кричат? — он вспомнил о том, как сам завопил от боли, когда однажды обжег палец о горячую конфорку. Невозможно вообразить, какую ужасную боль испытывали эти люди. — Почему ни чего не делают, чтобы погасить пламя?
— Потому что знают, что заслужили это. Как я и говорила, Чистилище предназначено для тех, кто на самом деле раскаивается в своих поступках. Они охотно платят такую цену за избавление от грехов.
— Но многие грешники в Аду тоже раскаиваются. Почему одни — здесь, а другие — там?
— Последние раскаиваются из-за наказания. Если бы не мучения в Аду, они ни за что не пожалели бы о своих поступках.
Из огненной пелены, окружавшей гору, появлялось все больше и больше людей. Они тяжелыми шагами направлялись вверх по лестнице, пожираемые черными языками пламени.
— Сколько времени надо, чтобы взобраться на вершину? — спросил Филипп, наблюдая, как одна старушка споткнулась об уголек и покатилась вниз, где какой-то мужчина с горящими ладонями помог ей подняться.
— Для некоторых путь наверх длится несколько сотен лет, — ответила Сатина. — Другим же хватает нескольких минут.
— А когда они оказываются на вершине, что тогда?
— Дым образует лестницу, ведущую в Рай, — Сатина показала на пик горы, откуда едва различимая тоненькая струйка дыма зигзагом поднималась в темноту. — Если лестница выдерживает их, значит, срок наказания истек. А если нет… Взгляни-ка на этого мужчину. Готова поспорить, что он все еще слишком сильно горит.
Человек, издалека казавшийся размером со спичку, почти добрался до вершины горы. Но его тело все еще пожирали огненные языки.
Он преодолел последние метры, отделявшие его от лестницы. Поднялся на пять ступенек вверх. И тут воздушная лестница прорвалась, а человек, подобно черной комете, низвергнулся в огненное озеро.
— Ему придется начинать все сначала! — Сатина еле сдерживала смех. — Бедняжка!
— Ты нигде не видишь Драную Бороду? — Филипп всматривался в даль в поисках привратника, но не мог найти его.
— Нет, я… Ой, кажется я знаю, кто это! Точно, это он! Мы на уроках истории читали о нем.
— О ком?
— Вон о том старике на середине лестницы. Разглядеть сложно, но у него горит рот.
Человек, о котором говорила Сатина, и вправду был древним стариком. Он двигался очень медленно. Так медленно, что Филипп даже засомневался, что старик вообще шевелится. Ему потребуется не одна сотня лет, чтобы добраться до вершины в таком темпе.
— Кто он?
— Его зовут Экипур, или Эпукир, что-то в этом роде. Он был философом и оказал своим учением большую услугу Преисподней. Его портрет, кстати говоря, висит на Стене Боли. Суть его философии была в том, что человеку дозволено делать все, что пожелает. За этот смертный грех он и отбывает наказание здесь, в Чистилище.
— Почему в Чистилище, а не в Аду?
— Потому что намерения у него на самом деле были хорошие. Если, делая то, что хочешь, ты можешь навредить другому или — в далеком будущем — самому себе, то откажись от этого, так считал Экипур. Но его последователи, экипурейцы — совсем другой разговор. Многие из них использовали учение, чтобы оправдать прожигание жизни в вихре удовольствий, и теперь им вечно суждено надрываться до изнеможения под визг кнута. Как-нибудь покажу их тебе, — Сатина улыбнулась. — Кстати говоря, Экипур много размышлял о смерти. Он считал, что бояться смерти нет никакого смысла, потому что — звучит это, наверно, слегка запутанно — вроде как, раз уж человек все равно не существует одновременно со смертью — ведь если человек умер, он сам не знает об этом, — то бояться нечего. Адские муки, по его мнению, были всего лишь вымыслом. — Сатина рассмеялась. — В этом он ошибался!
По склону с объятым пламенем языком улиткой полз Экипур.
— Там! Он там! Я вижу его! — неожиданно воскликнула Сатина и показала куда-то рукой.
— О, нет! — ахнул Филипп, чувствуя, как кольнуло под ложечкой при виде двигавшегося вверх по горе силуэта. Не было никакого сомнения в том, что это Драная Борода — ростом привратник в два раза превосходил остальных грешников. Но узнать его было невозможно, ведь он с ног до головы был одет в пламя. Горели даже рога.
— Бедняга, — вздохнула Сатина и с сожалением покачала головой.
— Сто пятьдесят лет, — бормотал Филипп, и голова у него кружилась при одной мысли о том, как это долго. К такому сроку приговорил привратника Люцифер. — Не знаю, что задумала Равина. Только бы ей удалось как-нибудь вызволить его отсюда!
Драная Борода бодро шагал по огненному склону, расталкивая прочие души, попадавшиеся на его пути. До Филиппа доносись далекие крики, но то были не стоны боли, а возгласы ужаса тех, кто встречал на своем пути горящее чудовище.
— Он делает все возможное, чтобы чувствовать себя здесь как дома, — заметила Сатина, и Филипп спросил, не пора ли им возвращаться. Он достаточно уже насмотрелся.
Друзья спустились к реке, где Герион встретил их широкой улыбкой. На полпути, когда они были на середине реки, демон спросил Филиппа, как ему понравилось в Чистилище, и Филипп неуверенно сказал, что там было… очень необычно.
Не успели слова слететь с его губ, как Герион щелкнул хвостом по воде с такой силой, что Филипп и Сатина чуть не полетели в воду.
— Лжец! — зашипело водное чудовище, повернув к нему голову.
Дружелюбное лицо сменила ужасная морда. На лбу выросли изогнутые дугой рога, под ними бешеные огненные глаза насквозь пронзали Филиппа своим взглядом. Из жуткой пасти показались кровожадные зубы, подобные истекающим кровью осколкам стекла.
— Последняя попытка или окажешься в реке, как все они! Как тебе понравилось в Чистилище?
— Быстрее, Филипп! — отчаянно повторял за его спиной голос Сатины. — Отвечай ему!
— Там было ужасно! — закричал Филипп, крепче сжимая плавник, он готовился ощутить леденящий холод речной воды. — Там был ужасно!
— Так-то лучше! — сказал Герион, и его лицо вновь приняло привычные черты. Рога и зубы испарились, красный огонь в глазах погас — они снова сделались голубыми и добрыми: — Честный ответ открывает все дороги, — улыбнулся демон и доставил их на противоположный берег.
На обратном пути оба были немногословны. Мысли переполняли происшествия этой ночи, а в голове
