Мы смотрели друг на друга всего одно мгновение, а потом он начал расстегивать мою пижаму. Мои глаза распахнулись навстречу яркому утру. Теплый воздух омыл обнаженное тело. Порозовевшие соски плавно приподнимались в такт дыханию, как изящные буйки на волне прилива. А губы моего возлюбленного скользили по коже трепетной рыбкой, с негой и восторгом играющей в воде. Я закрыла глаза и отдалась во власть его рук. Его тонкие и чуткие пальцы ласкали мою кровоточащую рану. И в завершающем восторженном аккорде меня захлестнула волна счастья, замешанного на крови. Словно из туманного далека доносилось мяуканье Пушинки, а ее шершавый язык терся о мои ступни.
Та утренняя страстная сцена с моим возлюбленным и кошкой у ног запечатлелась в памяти навсегда. Это было легкое безумие. Всю оставшуюся жизнь меня будет преследовать тот ядовито-приторный, манящий своей опасностью запах наркотика, которым был насквозь пропитан гостиничный номер. Ни встречи с другими мужчинами, ни походы по магазинам с подругами, ни работа над книгой в полном уединении, ни прогулки по улицам Берлина не избавят от воспоминаний о том утре на грани любви и смерти и от въевшегося в ноздри тошнотворно-сладкого, отвратительного запаха.
20 Жизнь среди химер
Пол Саймон [79]
За окном почерневшие небеса разрыдались дождем. Темную пелену прорезало нескончаемое мелькание Аарона Квока [80], рекламирующего пепси. Наступила среда. Среда – это день, когда может произойти что угодно.
Проснувшись рано, Тиан-Тиан изменил свои намерения. Он уже не хотел ехать в центр для наркоманов этим утром.
– Почему? – спросила я, строго глядя на него.
– Мне хочется подольше побыть с тобой.
– Но ведь мы расстаемся не навеки. Ну, хорошо… пусть так. Я понимаю, что ты чувствуешь. Но как быть, если тебе станет плохо?
Он вынул маленький пакетик из ботинка и помахал им в воздухе.
– Тиан-Тиан! – укоризненно вскричала я. – Ну зачем ты привез это с собой?
Впервые за все время нашей совместной жизни Тиан-Тиан пошел на кухню, чтобы приготовить мне завтрак. Я лежала в ванне в полном изнеможении. Было слышно, как на сковороде скворчала яичница, потом на пол с грохотом упала крышка. Хотя и из лучших побуждений, но он, должно быть, учинил на кухне самый настоящий разгром. И одним завтраком меня было не подкупить. Я не могла так легко простить его малодушие.
Я не притронулась к завтраку. Тиан-Тиан молча сидел на софе и кормил Пушинку. Передо мной лежала рукопись, а на меня нашло оцепенение, которое сменилось отчаянием колдуньи, внезапно утратившей волшебные чары. Мне никак не удавалось вернуться в потусторонний мир слов. В реальной жизни все может бесповоротно измениться каждую секунду – ровную гладь воды в любой момент может покрыть рябь. Я всегда надеялась на скорый успех подобно Али Бабе, которому было достаточно произнести магические слова «Сезам, откройся», и перед ним распахивалась заветная дверь в сокровищницу; подобно Биллу Гейтсу, который стал миллиардером буквально за одну ночь; подобно Гун Ли, которая примерно в моем возрасте, не зная ни слова по-английски, сумела покорить сердца миллионов белых мужчин своей ослепительной и загадочной красотой.
Но теперь мне казалось, что у меня не хватит сил. Моим мечтам не суждено сбыться в этом городе. Мне ничего больше не оставалось, как схватить себя за волосы и сорваться с этой планеты (пока не сбылось предсказание Нострадамуса), либо удалиться от мира и вместе с Тиан-Тианом забиться в африканскую лесную глушь или на заброшенный остров где-нибудь в южной части Тихого океана и там до конца своих дней выращивать марихуану, разводить маленьких цыплят и исполнять первобытные танцы вокруг костра.
Тиан-Тиан запустил бумажный самолетик на мой письменный стол:
– Не хочешь прогуляться?
Все его самолетики, которые он так искусно складывал, были очаровательны – с рисунками, афоризмами и любопытными изречениями известных людей: «Ад – это люди вокруг нас», «Одиночество – вечно», «А где-то есть жизнь», «Живите поэзией» и прочее в том же духе.
Мы поехали в центр города по улице Яньань, где еще не закончилось строительство автострады, мимо длинной череды старых домов с крошечными садиками за глухими заборами. Шанхайцы гордятся тем, что в их городе настоящее мирно уживается с прошлым. То тут, то там ввысь взмывают современные сооружения, творения инженерной мысли, которые поддерживают мощное туловище города, как стальные ребра. А его лицо – разрозненные исторические руины, омытые легким дождем и заросшие мхом. Каждый раз, перебираясь на такси из новой части Шанхая в старую, я слышу неумолкающий, вечный голос моего города.
Возможно, я буду помнить этот голос до конца жизни, но так и не разберу, что он мне говорит. Марк считает, что у каждого города есть свое, неповторимое звучание. В гуле Парижа, Лондона, Венеции, Вены или Шанхая он слышит особые, едва различимые и необъяснимые нотки, вибрирующие в самом сердце этих городов и незримо связанные с характером их жителей.
Наверное, звучит несколько метафизично. Должно быть, у мужчин, встречавшихся на моем пути, была генетическая предрасположенность к такому образу мыслей. Секс и любовь обостряют восприимчивость, раздувая пламя творчества из искры вдохновения.
Пожалуй, было бы неплохо начать день, как следует подкрепившись в ресторане у Бенни. Чудаковатый бельгийский дизайнер оформил помещение под огромного омара. В ресторанном зале было длинное окно с серебристыми стеклами, а по всему периметру стен, под самым потолком, укреплены зеркала. Поэтому при желании любой клиент мог откинуться на спинку кресла и наблюдать за происходящим за соседними столиками. Но мужчин особенно занимала возможность совершенно безнаказанно заглядывать сидящим за столиками дамам в декольте всех форм и фасонов.
Мы с Тиан-Тианом ели обжигающий острый суп и печеных морских моллюсков и вели серьезный разговор, самый важный за всю нашу совместную жизнь.
– Что ты думаешь обо мне теперь? – спросил Тиан-Тиан. Отливающие голубизной белки глаз на фоне болезненно-бледного лица были похожи на точки под вопросительным знаком. Похоже, ему пришлось долго набираться мужества, чтобы приступить к этому разговору. – Тебе незачем лгать.
– Сколько времени мы уже знакомы? Почти год, но кажется, намного дольше. И у нас впереди столетие, десять тысяч лет, потому что я люблю тебя. Но если ты не поторопишься и не постараешься вылечиться, я даже не представляю…
– Когда однажды я умру – подожди, не перебивай меня, – так вот, когда я умру, когда мои глаза закроются навеки, чтобы никогда больше не увидеть белый свет, каким я останусь в твоей памяти, что ты будешь думать обо мне?
У меня пропал аппетит. Язык онемел, в животе была пустота. Мы долго и не мигая смотрели друг на друга, поверх всех этих тарелок, бокалов и вилок. У Тиан-Тиана белки глаз стали такими голубыми, что, по выражению драматурга Джоан Хоукс, «источали туманную влагу».
– Я воз-не-на-ви-жу тебя, – отчеканила я.
– Смерть – это проявление духовного опустошения, осознанное решение, которое принимаешь, испив чашу усталости до дна. Я очень долго размышлял об этом, наверное, всю жизнь. И всесторонне обдумал этот вопрос. Мне не стыдно умирать. Человек вроде меня не может вечно втаптывать себя в грязь, поганить собственную душу. – Он приложил палец к груди, там, где сердце. Пожалуй, это выглядело бы убедительней, если бы он держал кинжал.