Эйлин молча смотрела на огонь, позволяя себя убаюкивать музыке слов. Она снова видела огромные зеленые волны, катящиеся прямо на нее, гладкие, прозрачные, таящие опасность, и пароход. Лицо незнакомца, которое она успела так ясно увидеть за какие-то доли секунды. Его ледяные глаза. А старый Мартин продолжал бормотать:
Пароход с яркой трубой, должно быть, уже где-то далеко-далеко, за горизонтом. Темноволосый молодой мужчина, который так рассердил ее, растворился в воздухе. На какое-то мгновение их пути скрестились, взгляды встретились, а потом он исчез, словно никогда и не существовал. Жизнь странная вещь, а человеческое сердце — еще большая загадка. Это происшествие взволновало Эйлин, оно все еще отзывалось эхом в ее сердце. Но почему, этого она не могла себе объяснить.
с довольным видом закончил читать стихи старик.
— И как тебе этот образец пантеизма? Эти стихи приписываются Амайргену, завоевателю древней Ирландии. Говорят, когда он сошел с корабля, то прочитал именно эти строки, держа на руках свою мертвую жену. Бедняжка не выдержала такого путешествия. Он похоронил ее в Ирландии и навсегда оставил здесь свое сердце. — Голос медленно продолжал струиться. Старика несколько оскорбляло полное невнимание к нему слушателя. Отложив стихи в сторону, он стал рыться в стопке бумаг, лежащей рядом на столе. Очевидно, вспомнил о чем-то, что растревожило его смутное сознание чуть раньше прихода Эйлин.
«Сейчас надо сказать об этом, — подумал Марлоу, — показать Эйлин, что я еще держу руку на пульсе реальности, что сны и воспоминания не превратились в мое единственное прибежище».
— Это письмо от кинокомпании «Метеор», — произнес он, и при этом выражение его лица сделалось важным, торжественным. — Может, прямо сейчас им и ответим?
От неожиданности Эйлин тихо вскрикнула. Дед болезненно относился к сюрпризам, которые ему теперь все чаще и чаще преподносила его память, и очень переживал, когда кто-то становился невольным свидетелем его промахов.
— Но мы же уже ответили на него, — мягко заметила Эйлин, забирая у него из рук листок бумаги с разноцветной виньеткой в верхней части. — Я и не думала, что ты вспомнишь об этом. Мы ведь писали им недели две назад, если не больше. У тебя было столько важных дел после этого.
Старик бросил на нее свирепый взгляд.
— Да уж. Я совершенно забыл об этом, — наконец честно признался он. — И что мы им написали?
Когда три недели назад они на острове получили это письмо, то почувствовали себя польщенными и одновременно заинтригованными этим обращением к ним — оно внесло живую струю в их спокойную, размеренную жизнь. Лондонская кинокомпания просила позволения у мистера Марлоу приехать на Инишбаун и снять там небольшой фильм. «Наполовину документальный, — говорилось в письме, — наполовину художественный. Идея была подсказана нам мистером Т.В. Хеплингом, который несколько лет назад побывал на острове и очень заинтересовался тем, что там увидел. Мы надеемся, что вы, как хозяин острова, будете заинтересованы в сотрудничестве с нами».
Совершенно невероятный поворот событий. Они не имели ни малейшего понятия о том, кто такой этот Хеплинг. Может, какой-нибудь турист, приплывший с материка на Инишбаун на рыбацкой лодке?
— Ты был против, дед, — напомнила старику Эйлин. — Я тоже. Представь только, кругом будут носиться толпы кинозвезд и операторов. Снимут о нас какой-нибудь кошмарный сентиментальный фильм. А мы, разумеется, будем стоять в своих юбочках, шапочках с лентами и приговаривать: «Господи боже мой, да что ж это такое-то?»
Старик закивал:
— Да, да, вспомнил, вспомнил. Мы им отказали. Так ведь?
— Именно! Я написала им вместо тебя, что мы возражаем против съемок фильма об Инишбауне. — Эйлин мягко рассмеялась. — И подписалась «Эйлин Кейт», а потом внизу еще подписала большими буквами: «Внучка Мартина Марлоу, королева Инишбауна»!
— Полагаю, такой ответ вполне их удовлетворит, — хихикнул старик. — Они питают глубокое почтение к королеве Англии!
Взглянув на часы, стоящие на камине, Эйлин встала с кресла. До обеда она собиралась смыть с себя грязь «Черной Колин» и переодеться. Дед не любил, когда внучка выходила к столу в рабочей одежде. Несмотря на свою забывчивость и постоянное пребывание в нереальном мире, он с трепетом относился к соблюдению некоторых традиций в Карриг-Лодж. А обед, который готовила и подавала Энни, и был именно такой традицией. К тому же старый Мартин всегда любил поговорить за столом, обсудить последние новости, чему способствовали поварские таланты Энни, изысканная сервировка и нарядная внучка напротив.
«Если я хочу принять перед обедом ванну, — подумала Эйлин, — то мне надо быть порасторопнее». Дойдя до своей комнаты, девушка вдруг услышала, как хлопнула входная дверь. Это дед отправился на вечернюю прогулку. Теперь он вернется не раньше чем через полчаса, а значит, можно не спешить. Когда она выйдет к столу, дед уже будет сидеть с бокалом шерри в руке, который он имел обыкновение выпивать перед обедом. Эйлин лениво стянула с себя грязные брюки и неуклюжий рыбацкий свитер. Вошла в примыкающую к ее комнате ванную, которой дед позволил ей пользоваться совсем недавно. Раньше эта комната принадлежала его Элеоноре, и после ее смерти Марлоу долгое время не разрешал никому туда заходить. Но в тот день, когда Эйлин исполнилось двадцать лет, старик отдал ей ключи от будуара и ванной комнаты жены.
Будуар и ванная были расположены рядом. На полу в комнате лежал большой зеленый ковер, цвет которого от времени несколько поблек, приобретя легкий серебристый оттенок. На стене висел портрет бабушки Элеоноры в молодости, на которую Эйлин удивительным образом походила. Такие же волосы цвета пылающего на солнце янтаря, та же нежная, светлая кожа, те же серые глаза в обрамлении длинных темных ресниц. Только платье у бабушки было куда более роскошным, чем та одежда, что имела обыкновение носить Эйлин. Глубокий черный бархат, корсет и что-то наподобие гофрированного воротника времен Елизаветы.
Выйдя из ванны, Эйлин снова принялась рассматривать платье бабушки на портрете. Она, без сомнения, не ходила в этом наряде на Инишбауне, так как большую часть времени все люди здесь проводили на улице. Интересно, сохранилось ли это платье в большом гардеробе из красного дерева, в котором так и остались все наряды Элеоноры, милые, но безнадежно вышедшие из моды? Они были упакованы в льняные мешки, пересыпаны лавандой и гвоздикой. Дед великодушно разрешил внучке пользоваться любыми нарядами жены, но после того, как Эйлин рассмотрела содержимое мешков, она поняла, что вряд ли ей удастся перешить или приспособить что-либо для себя.
Сейчас, повинуясь какому-то смутному чувству, Эйлин снова открыла бабушкин гардероб. Конечно, было бы гораздо проще, если бы все эти наряды висели на вешалках, а не лежали в желтых льняных мешках. Рассмотреть их тогда не представляло бы труда. Девушка вытащила первый мешок, развязала веревочку и заглянула внутрь. Похоже, это именно то платье, что изображено на портрете. Да, это оно — на
