В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том I

С этим пристрастием является сначала охлаждение, а потом даже отвращение ко всему духовному, к мысли о Боге, о вечности, о грехе*, время проходит в рассеянии, в праздных и пустых разговорах, и в созерцании и слушании того, от чего оскверняются мысли, и сердце, и вся душа.

______________________

* Да, все беды наступают, и каменным баранам хоть убиться до смерти. В. Р-в.

______________________

В жизнь вкрадывается масса зла, инстинктивно терпимого и, по общему молчаливому согласию, не замечаемого. Оно становится как бы законною нашею атмосферою. Люди спокойнейшим образом терпят в среде своей человека, полного всякого распутства, - считают его своим. Человек, в потворстве инстинктам своим извращающий и свое достоинство, и достоинство и здоровье другого человека, для весьма многих из нас - говорит один наблюдающий нынешнюю жизнь - скорее предмет улыбки, чем отвращения, шалун, - а не преступник.

Извращение нравственных понятий в обществе создает мало-помалу какой-то деспотизм тела над духом. Недавно, в прекрасном петербургском ресторане, где изо дня в день бывают, точно по служебной обязанности, чуть ли не все 'заметные' деятели столицы, я слышал, - пишет тот же автор, - разговор: два приятеля обсуждали поведение отсутствующего третьего.

- Это - психопат.

- Да почему?

- Помилуй: разве естественна жизнь, которою он живет?

- Отчего же нет?

- Он не пропускает ни одной церковной службы, обложился богословскими сочинениями, у него все свободное время на это уходит.

- Так что же?

- Но это дико. Ведь он же развитой человек.

- Скажи, пожалуйста: а себя ты считаешь развитым человеком?

- Надеюсь.

- Хорошо. Ну, а как ты проводишь свое время?

- Но... как мы все, я полагаю...

- Да вот - хоть бы взять: сколько раз ты в неделю сидишь в этом учреждении?

- Каждый день.

- И долго?

- От завтрака до обеда.

- То есть часов пять? -М... м... м... пожалуй...

- Так за что же ты обругал NN психопатом? Почему считаешь неестественною его жизнь, а свою естественною? Если человек, в мучениях совести, в порывах к идеалу, отдает пять-шесть часов из своих суток страстным поискам Бога в молитве и в книге, - это странно, это психопатия. Но ежедневно же отдавать пять-шесть часов жратве, питью и игре в душной комнате, вперемежку с пустыми разговорами на скверные темы, - это, видите ли, нормально. Аскета - милости просим в дом сумасшедших, вивёра - в пантеон славы*.

______________________

* Вся картина виверста, конечно, скверна и как-то подла; но ведь она плод вообще внесемейной жизни (сперва - 'грех', потом - неприличие), и уж что вы родили, то и кладите себе в карман. Аскетизм XII века в XIX веке является как кафешантанство. Кто от XIII до XIX века не приучился в семье сидеть, тот несколько веков ходил в монастырь, а когда монастырь для него опостылел - стал ходить в кафешантан. Черный дух умер - белый дух не родился: и осталась пустота и слякоть. Но явно - секрет в белом духе, Бел- Боге, если можно так выразиться: и в том, что он уже погублен Черно-Богом, который не смог, а может быть, и в планы не входило остаться навсегда богом. Пришел, разрушил и ушел. Я исследую борьбу идей, прибегая для разности контуров к существительным нарицательным вместо прилагательных. В. Р-в.

______________________

А какое гибельное влияние оказывают подобные вивёры на низшие классы народа нашего, страшно и сказать. Наблюдение над петербургскою и вообще городскою прислугою, над рабочими и мастеровыми, отчасти над солдатами и над крестьянами тех местностей, где подобные вивёры жили или и теперь живут, потакая своим низшим инстинктам*, - показывает, что и в народной нашей массе распространяется развращение именно под влиянием беспорядочной жизни высших классов нашего общества. Доходит до того, что много людей нашего времени становится плотию, т. е. совершенно заглушают в себе духовные потребности, и, помышляя об одних земных выгодах и чувственных удовольствиях, отличаются от бессловесных животных только изобретательностию на средства к умножению и оразноображению этих выгод и удовольствий. Не может ли последовать грозный приговор Божий над таковыми людьми: '... не имать Дух мой пребывати в людех сих, зане суть плоть?' (Быт. VI, 3).

______________________

* Вот корень всего - это идея 'низшего инстинкта', недоказываемая, но из века в век повторяющаяся как присловье, присказка. Умерла 'Venus Genitrix' ['Венера-прародительница' (лат.)], которой воздвигла древность храмы: и поползли по земле 'шашни', начался подвал, кухня, лакейская половых отношений. Ведь лакейская - обратный полюс храму. Дернов негодует на шашни. Но ведь он разрушил Venus Genitrix: позвольте, куда же отнести 'низший инстинкт', как не в подвал и кухню? Низкому - низкое помещение: вот аксиома. И кто разрушил храм Venus-Genitrix, тот основал кухню 'шашней'. Кто же строит гостиную или дворец для экскрементов?! Можно наблюдать, что семья, пусть какая-нибудь, что семья как дружба, как любовь и уважение - суть колонны все еще не сметенного с лица земли Templi amoris, Templi Veneris Genitricis [Храма любви, Храма Венеры - прародительницы (лат.)]: монашество очень последовательно вовсе не начинает никакой семьи, отреклось от нее вовсе, потому что 'шашни', конечно, блуд, а иное помимо шашень в поле, т. е. семья, есть начало Templorum antiquorum [древнего храма (лат.)]. Вот почему монашество, да и вообще христианство, так охотно прощает 'грехи' половые; не казнит их, не придирчиво к ним. Пол - сплошной грех. Простить его - призвание христианства. Но увидеть перед собою пол не как грех, пол в его идеализме, в силе - значит вдруг ужасно побледнеть, ухватиться за перильца, почувствовать близость обморока. Ибо спор нашей эры вдруг оказывается нерешенным. От этого 'кающаяся Магдалина' есть стяг христианства; это - ее щит, это - ее твердыня: какая странная жизнь, в одной половине своей состоящая из сплошного зла пола, вредительства от него, абсолютной 'кухни', а во второй половине состоящая в совершенной бесполости, выхолощенности и покаянных слезах. В 'житиях' рассказывается о бездне самых порнографических падений: это - укрепление 'житий', это знамена и пушки, отнятые аскетизмом у врага своего, идеализма пола. Чем порнографичнее, несноснее, кухоннее 'падение', тем твердыня аскезиса неприступнее: 'Вот, древность говорила, что это - бог: вы видите, что это - червь'. Посему, когда моралист, христианин говорит о 'шашнях', не верьте ему: частью он сам не понимает, что говорит, ибо речь его клонится в волевой своей части к Venus-Genitrix; частью он внутренно радуется, рассказывая порнографию пола, 'похождения' самого смертельного врага своего, этого Стеньки Разина, в которого превратился былой король; а конечный итог его морализированья - не какое-нибудь просветление, а уничтожение, оскопление: 'Не надо! скверна!! бойтесь ее, бегите врага!!' И это - тысячи лет, без вариантов, повсеместно. Вот почему хлопоты христианских моралистов о семье всегда были безуспешны: они - самопротиворечивы; они - плод недоумения; семья как идеал -это обнимающиеся эллин и иудей; семья как несчастие, как позор есть начало Магдалины - восторг христианский. Отсюда, в страшном логическим сцеплении со всем делом - и запрещение у христиан развода, столь упорное и повсеместное: 'Пусть гниет Магдалина, пока не покается, а когда раскаялась - уже нет семьи'. Ни одной чревообильной, ни одной плодоносящей женщины не вошло как идеала, примера, как облюбованного факта в 'жития', в летописи христианства; это поразительно, что ни одного примера: значит, - закон, тайный, подспудный!! Нигде восклицания летописца: 'У нее было пять сынов, семь, десять', нигде этой радости, нигде даже об этом вопроса, счета детей! Неужели это не закон? И вот отчего в приводимых мною 'Матерьялах' разделительною чертою между светскими суждениями и богословскими проходит: вопрос о супружестве и детях - у