— К сожалению, я не вижу для себя выхода. Кто знал, что Чернов вдруг начнёт читать мысли? Впрочем, если бы мы его и не похитили, он бы мог услышать, что я думаю. А это, — снова улыбнулся синт, — было бы не совсем желательно.
— Значит, похищение было в какой-то степени, так сказать, и профилактическим мероприятием?
— Совершенно верно. Полностью покончить с идеей Контакта, скомпрометировать её. Это, конечно, было главное. Обезопасить себя — тоже.
— В каком смысле?
— Не только на случай, если бы Чернов снова начал читать мысли. Я ведь прекрасно видел, что вы всё больше склоняетесь к мысли, что оба преступления совершил я. У вас не было в руках никаких улик. Были, дорогой лейтенант, или нет?
— Нет, мистер Колби, — покачал головой лейтенант.
— У вас была теория. Вы догадывались. Я это быстро понял. Но улик, повторяю, не было. И тем не менее мы нервничали. Все самые продуманные планы имеют тенденцию срываться из-за пустяков. И когда я услышал, что мистер Чернов снова вступил в Контакт, у меня мгновенно созрела идея похитить его. И с экспериментом покончено, и следствие запутано, и заложник у нас есть на всякий случай. В крайнем случае мы бы смогли произвести обмен: мы вам — советского гражданина, вы нам — прекращение следствия.
Лейтенант молча кивнул:
— Нечто такое я и предполагал… А знаете, мистер Колби, когда у меня в первый раз возникло подозрение? Когда вы сказали мне, что ваша церковь ещё не пришла к какой-то определённой точке зрения по поводу контактов с внеземной цивилизацией.
— Да, — кивнул синт, — я солгал вам тогда. Но почему вы не поверили мне?
— Потому что вы показались мне умным и убеждённым человеком. И вы не могли не видеть опасности, которая угрожает религии в результате такого Контакта. Прав я?
— Да, правы, — кивнул Иан Колби. — Я с самого начала видел это. Я бы мог тут же уехать из Лейквью, но ведь и без меня этот нож всё равно воткнулся бы нам в спину. Поймите, лейтенант, я не жалею о случившемся. Я не беспокоюсь о своей судьбе. Она мне глубоко безразлична. Я не обманываю вас и не рисуюсь. Что такое я? Ничтожная комбинация атомов, которые после моей смерти соединятся в новой комбинации. А душа… Душа суду неподвластна. Душа — это мой двусторонний договор с богом. Только она стоит между нами. Она соединяет или разделяет нас. Но вера… Неужели вы не видите, не чувствуете каждой своей клеточкой, как чувствую я, что мы гибнем без веры? Неужели вы не видите, что лазеры и термоядерная реакция не заменят вам душу? Термоядерная реакция может дать ток, но она не даст вам душу. Зачем вам наука и прогресс, если они отнимают у вас бога?
Вы знаете, что испытывают люди, принимающие христин? Нас часто обвиняют, что это противоестественный нейролептик, вызывающий у человека острое чувство одиночества и страха. А разве и без христина все мы не одиноки? Принявшему таблетку христина человеку чудится, что он один на бесконечном большом голом поле, без цвета, следов, запахов. А разве мы и на самом деле не одиноки в безбрежной вечности? После христина жаждешь указующей длани, отцовской руки, которая увела бы тебя с проклятого поля одиночества. Руки бога и руки церкви. И без христина мы мучаемся от тех же страхов, но ваш прогресс и ваша наука закрыли человеческие души, законопатили их, и вы не можете выбраться из душевного своего кокона и потянуться к свету веры. И здесь на помощь людям приходит Христианская синтетическая церковь. Мы освобождаем человека от бремени прогресса, науки, разума, рационального мышления. Мы возвращаем его в детство и даём ему сладкое чувство покорности высшему существу. Мы освобождаем его от груза. От груза рационального мышления и эндокринных страстей. Зажигаем в его груди одну достойную человека страсть — любовь к богу. Нам говорят: а много вы достигли на пути к богу? Сколько преступлений совершили вы на этом пути! Да, мы несовершенны. Ну, а много ли добились на пути к безбожному прогрессу? Газвагены и напалм?
— Но сновидения Лины Каррадос и Чернова? — спросил лейтенант. — Неужели они…
— Да, да, да. На их планете нет одиночества, нет страха и вместе с тем нет бога. Это мысль, проповедуемая безбожными обществами, ужасна. Она убивает веру. А тот, кто убивает веру, должен быть уничтожен.
— Но вы же говорите о любви…
— Да. И что же? Бывает, что во имя любви приходится убивать. Лина Каррадос была милой, забавной девчонкой. Когда она смеялась, у меня теплело на сердце. Но когда я прилаживал к её машине бомбу, я не колебался. Великая идея всегда требует жертв…
— Я не философ, мистер Колби, и мать моя и бабушка были простыми верующими женщинами. Но как примирить вашу любовь к богу с убийством двух ни в чём не повинных людей?
— Всё, что стоит на пути любви к богу, должно быть уничтожено. Лине Каррадос и Валерии Басс не повезло. Они оказались на пути, и я их уничтожил во имя сохранения веры.
— Боюсь, мистер Колби, для суда этот аргумент защиты покажется не слишком убедительным…
— Меня не интересует суд человеческий, — кротко сказал синт. — А мой бог меня не осудит.
— Но, кроме суда юридического и суда божьего, есть ведь люди…
Иан Колби не ответил. Он сидел, глубоко задумавшись, и глаза его были обращены вовнутрь.
— Ну так что, братец Джим, — улыбнулся лейтенант Милич Поттеру, — купили вы себе толковый словарь?
— Да.
— Эрго…
— 'Когито — эрго сум'. Латынь. «Думаю — следовательно, существую», — с гордостью сказал сержант.
— То-то же, братец Джим.
Я жду, пока свободный конец ниточки сновидений найдёт кого-нибудь вместо Лины Каррадос. Ждёт Павел Дмитриевич. Ждёт мистер Хамберт. Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что мы обязательно дождёмся.
